Ворожея

И людям бы сдержаться, да малец завыл. Тихо, словно бы стесняясь слабости своей. А все одно - слезы покатились по щекам грязным. И люди не выдержали. Зашептались, загомонили еще больше. Где-то вдали прорвались крики в толпе, что не дело это - детей жечь. Ни в Мор, ни в другую какую заразу.

Да только разве укажешь воинам барским? Божидара давно поняла: чем тише сидишь, тем целее будешь. Жалко ей мальца стало, просто жуть. А что она, простая баба, поделать сможет?

Осужденных на костер спровадили быстро, не давая разгореться огню в толпе. И несколько воинов, что прошли сквозь стену живую, быстро утихомирили говорунов. На площади снова стало тихо.

А огонь в сухих ветках уж и заискрился. Заалел, занялся. Лизнул языком жадным доски, что повыше, и дотянулся до ног. Полыхнул дымом в глаза. И ему бы гореть, если бы не медный колокол, что на самой стене камнеградской запел. Зазвенел тревожно, громко. А за ним голос:

- Степняки, степняки идут!

И люди вмиг прорвали стену живую. Разобрали костер. И в криках людских до помоста княжеского донеслось:

- Знак, знак это. Нельзя жечь людей в войну.

И тогда костру позволили погаснуть.

***

Нег помнил, как батька названный да брат учили его еще малечей: не реветь. Терпеть что боль, что обиду. И зубы сжимать тем сильнее, чем чувства те острее. А вот и не вышло у него. Потому как и сам Святослав на костер с ним сойти должен. И, стало быть, у отца с маткой названных не останется никого.

И ведь что творится?

Крайя, старуха светлометстская, что знахарствовала целый век, да купеческая девка, Заринка, тоже ведьмами прозваны. По-за метками черными, как сказал боярин. Да только у него, Нега, той метки не нашлось. И про службу в Храме Головном барин соврал.

А ведь мальца как привезли накануне, так к утру и свели на костер, лишь предупредив, чтоб молчал тот. Он бы и молчал, если б все по справедливости...

Только, может, оно и к лучшему, что Свят подле? Негу стало стыдно за мысли поганые, да только и смелее было подле брата. Оттого и жался к нему, как дитя, растеряв остатки храбрости и чести. Потому как перед лицом смерти остается лишь самое главное. И для него это - жизнь.

Пламя полыхнуло под ногами так дивно, шустро, что Нег оторопел. Никогда не видал он, чтоб простая вязанка сухих прутов занималась так скоро. А вот эти ветки, словно бы заговоренные, тут же принялись дымом да огнем, и пламя то было диковинным.

С зеленоватым окрасом, да с холодом словно бы. С узорами морозными, причудливыми. Не таким, как рождал в своих ладонях Нег. Видно, оттого-то и подчиняться не спешило.

А малец все пытался.

Подле него стояли еще люди, и все кричали. Стенали горькими слезами, и в другой раз Нег бы подхватил их говор. Да только часу оставалось все меньше, малец отчего-то чувствовал это. Нет, даже костер здесь, в Камнеграде, не обычный. Не разложенный руками людей лесных. И, стало быть, с ворожебным огнем он имеет дело. Быть может, тогда и затушить получится?

Вздохнув поглубже, Нег ощутил, как в горло набились горячие куски сажи. Он запретил себе думать, что уж занимается подол платья простого, в котором его выставили перед людом. Если позабыть об огне да гари, да о том, что уж и дышать нечем, у него может получиться.

Нег прикрыл глаза. Там, где росла трава высокая, да набатом бил молот в кузне высокой, воздух помнился совсем другим. Свежим, сладким, напоенным ароматами трав да цветов луговых. А их малец особенно чтил.

Он попытался вдохнуть свежего поветра, что неслось по траве высокой, и... ничего не вышло. Словно заперто оно где-то, куда он, малец десятизимний, достать не может. А ведь раньше по-другому было.

В носу защипало. Да и глаза слезиться стали. От обиды ли, от сажи костровой, - Нег не знал. Понял только, что кругом него пахнуть стало иначе. Плотью смаженой. А еще крики зазвучали громче. Поспешить бы...

Мальчуган открыл глаза. Его привязали напротив помоста, на котором покоился сам Князь, Тур Каменный, с Княгинею своею, да стояли бояре высокие, воеводами прозванные. Знают ли они про ворожбу?

Нег окинул взором светлые лица напротив. Князь Великий, Туром прозванный, глядится усталым, если не болезным. Спину гнет, пытаясь удержаться на троне. А вот Княгиня золотоволосая молода, пригожа. И глаз не отводит, как другие. Встречает прямым взором взгляд детский, выдерживает. Суд высокий постановил, что нести наказание должен каждый, кто затеял ворожбу. И дитя не пощадили. Так знает ли князева супружница о том, что костер, проводящий души виновных к Симарглу, тоже не от людей пошел?

Знает. Нег отчего-то понял это разом. Как и то, что огонь сегодня не покорится ему. И, стало быть, всего-то и нужно, что вдохнуть поглубже гари темной, да газа безвоздушного. Расправить легкие в последний раз, позволив пропитаться огнем ворожебным, а потом уснуть.

Малец не стал противиться.

Оттого-то и не слышал он, как зазвенел колокол воротный. И не понял, как костер унялся. Не чуял он и того, как несли его снова в подземелье замковое, среди которого покоем - забвение.