Ворожея

Правда, Орм едва заметил это. Ни секундой не остановился, не дал передышки. Силен был. И хитер, что Змей. Не зря носил прозвище дивное. Но и Дар, Волком в Степи прозванный, опыта повидал немало.

Мечи снова сошлись в скрежете тонких линий, и до слуха степняка донеслось прерывистое дыханье Яры. Знать, силы ее много уходит на ворожбу. А ведь в ней еще дитя...

Он ловил боковым взором ее фигуру, готовый нанести удар обидчику в любой момент. Но островитяне не трогали его знахарку. Держались обетов, данных их вожаком.

А тот снова ушел от удара. И заново ужалил сизой сталью бронзовую степную плоть.

На этот раз разрез пришелся в бедро, и Дар даже не понял - почувствовал - разруб глубокий, и рана серьезная. Кровь, что тут же побежала по ноге, сочилась слишком скоро. Значит, времени мало. И нужно наносить удар.

Выпад - шаг, выпад - шаг. И Дар достает Орма, который морщится от боли. Верно, островитяне тоже люди, раз боль чуют. В тот момент степняк решается...

Перехватывает ладонью руку врага, и, занеся меч на его горлом, всего на миг останавливается взглядом на его запястье, что оголяется под широким рукавом рубахи плотного сукна. А на ладони той старой болью, белесым напоминанием глаза режет почти забытый знак.

Округлый, сплетенный из вязи старых шрамов. И в нем меч изломанный - знаком тому, что рабу уж не носить оружия. А еще плеть... ее не забыть.

Дар медлит всего минуту, но и ее хватает для того, чтоб лезвие меча самого Орма уперлось ему в грудь, и силы сравнялись. И, верно, еще бы миг...

- Здебор? - Дар говорит это так тихо, словно и сам не может поверить произнесенному. Но имя названо, а слух островитянина слишком чуток. И взгляд того, кого прозвали Ормом, останавливается на рубцовой отметине, а Дар осторожно протягивает к нему ладонь. Свою, что так же запятнана старыми рубцами. И тоже вот спрятана от глаз людских.

И две отметины, похожие, словно капли воды, сходятся друг перед другом.

Орм удивленно опускает меч, и под гул ничего не разумеющих воинов, так же тихо отвечает:

- Нет, степняк, я не Здебор. Но давным-давно, в забытой прошлой жизни, я знал того, кто носил это имя. Как и тавро, что въелось в его тело.

Мечи со звоном ударяются о землю, и Орм приказывает:

- Подайте тулупы.

Одежду подают так скоро, что Дар остается в недоумении. Он не разумеет, что происходит с островитянином. Но тот лишь кивает в сторону ворожеи:

- Пусть останется здесь. Даю тебе слово, с женой твоей ничего не случится. Пойдем!

Он проходит по людской улице, среди которой десятки глаз глядят на него с недоумением, и лишь тогда, когда они с Даром оставляют позади себя последнюю избу, рукой указывает в сторону высоких деревьев:

- Я отведу тебя к нему, степняк. Только он больше не зовет себя лесным назвищем. Ненавидит тех людей больше моего. И, стало быть, меч тебе еще сгодится.

***

Хан разумел, что у него - лишь день. И коль не поспеет он до прихода ночи...

В воспоминания тут же ворвался тяжелый медуничный смрад, а в углу покоев сгустился туман. И если все так, как он думает...

Бахсы собрались в Белом Зале и уже ждали Хана-Льва вторую годину. Но тот все не шел. Отчего? Помнится, старый Абу говорил, что рыбу, пойманную у самого Южного Моря, нужно есть с головы. Вот только голова ль - Белый Зал? Аслан сомневался, а оттого и воскрешал в памяти вчерашний день.

Наступление, ворота Белограда, на которых кривою трещиной - след камня с Пограничных Земель. Чем тогда пахло? Сладко? Верно, нет. Потому как он, Хан Великий, в сраженьях провел не одну простую жизнь. И тогда, знать, отличил бы запах гари от того, другого...

Вспоминал и улицы Белограда с их запахами. Люд простой. И снова дым, а в лужах - кровь. Горькое с соленым. А вот сладкого - нет. Тогда где?

Верно, в Белом Зале. И, стало быть, нужно спуститься. Вот только чутье, что еще ни разу не подводило Хана, удерживало его здесь, в покоях Элбарса. А чутью старый Лев привык верить...

Прилечь на ложе высокое, утонуть в шкурах ценных, да прикрыть очи. Они и просят покоя после ночи бессонной. И стоит лишь поддаться...

Ложе широко, а мех дорогих шкур тепел и мягок. И глаза смыкаются на миг. А Хан замирает. Неужто ошибся?

Минута покоя и... вот оно! Ненароком поначалу, осторожно. Исподволь. А вот и тянется тонкая нитка силы, что пахнет медуницей, к руке расслабленной. Трогает пальцы осторожно, обвивает запястье.

И прозванный Львом решается. Охватывает пальцами тугое варево да раскрывает глаза. Потому как если б тот, что наводил морок на него, ведал о подарке Абу, тогда знал бы, что резной амулет с грудинной маткиной кости, спрятанный под платьем, морок этот отведет. И, помнится, не все бахсы поняли подарок Абу. А вот матка завещала: после смерти кость забрать, почто она уж ей? Остывшее сердце не укроешь. А вот сыну сподобится. И верно. Степная ворожба горела, пылая жарко, да не просто опаляла густой седой волос на груди, но заставляла тот жечься, обдавая паленым смрадом.