Ворожея

Шлет морок, вызывая душу девкину сюда, в стылый лес. В плену держит, пробуя кровь ееную на вкус. Пытает:

- Отчего?

Душа вызванная дрожит, не разумея, что с ней сталось. Да все крутится по сторонам, отыскивая того, что шепчет. А он - снова веткой. Не до боли чтоб, но так, за коварство. За вероломство, что оставила его одного среди хором пустых. И ведь когда? Когда нужна была ему.

И лес снова слушает его, подвластный воле ворожебной. А ветка новым разом хватает подол платья:

- Отчего, Зарина? Не люб?

Лес вторит ему, понимая боль людскую. Видно, потому и говорит голосом самого мужика рыжего. И Зарина узнает его. Отмахивается:

- ...не мил. Не ходи за мной.

Тихо и громко. А ведь Гай и не ведал раньше, что слова так ранить могут. Верно, его ветки ее больше милуют:

- А что, если не могу оставить? С тобою - жив, без тебя не жив словно бы...

Девка крутится кругом себя. Ищет. Не разумеет, что Гай - перед нею. В мороке. И подбирается все ближе, заставляя кусты рассыпаться пеплом пред собою.

Дорога его к Заре усеяна тленом черным, на котором - следы сизые.

И Гай уж у порога. А за плечами егоными заря свежая полыхает. Рвется ввысь, озаряя поляну саму и избенку хилую ярким светом.

- Заберу, - Гай признается в этом сам себе, потому как разумеет: ярость в нем такая нынче, что не пережить. И если не поддастся девка воле его...

- Уже скоро.

***

Как только Дар вышел за дверь, катергон качнуло. И море взвыло.

Послышался резкий грохот, звук треснувшего дерева, и - Ярослава могла сказать это точно, - морской солью запахло так остро, что ее замутило.

Ворожея соскочила с широкого ложа и наскоро накинула колючее платье из плотной материи. Вдела ноги в высокие сапожки, да натянула тулуп. И, только ухватившись рукой за дверную ручку, остановилась: Дар будет ею недоволен. Он и так чуть не потерял ее по-за девичьей глупостью и ворожбой дивной, отчего и взял с нее слово не покидать каюты.

А ведь тогда Ярослава обещалась.

И, стало быть, она нарушит слово, мужу данное.

Да только солью пахло все резче, отчего оставаться в каюте Яра не могла: коль катергон тонет, она должна покинуть судно, чтоб дать себе и малече шанс спастись.

Думала ли о том, что Дар пришел бы за нею, случись беда? Думала. Да только и ее муж не вечный. И его могли задержать. А малеча нынче в ней, в ее утробе. Значит, и спасать его должна она.

И Ярослава решилась.

Держась за деревянные стены, она стала двигаться к выходу из длинного узкого коридора, лишь изредка освещаемого масляными лампами. Только вот теперь почти все они погасли - что от сырости, что от ветра, бушевавшего здесь.

Нога шлепнула по морской воде - и ворожея поняла, что была права. В трюме корабля действительно зияла пробоина, а холодная морская вода поднималась все выше и выше, норовя перешагнуть через высокий сапог.

Ярослава с трудом двинулась вперед.

Катергон бросало из стороны в сторону, отчего он еще скорее набирал ледяной воды. Трюм кренился набок, и Яра впервые с испугом подумала, что может не добраться до палубы корабля. Разумела ли, что будет делать дальше? Верно, нет, потому как до палубы было больше пятидесяти саженей, а ноги все сильнее покрывались сизо-зеленой водой с кусками ледяной корки.

Становилось холодно. И высокие меховые сапоги уже не спасали. По-за шерстяными холстинами, окутывавшими ноги знахарки, обиженно хлюпнуло море, и кожу закололо от лютого холода.

Ворожея прислушалась. Вой ветра и звон колющегося льда заглушали другое, звонкое лязганье. Но здесь, у самого проема, она разобрала не только звуки северной воды. Глухо кричали моряки. Резко, рвано. И оружие свистело все напористей.

Яра прислушалась, пытаясь отыскать в общем гуле голос того единственного, кто был ей дорог. И не смогла. Тогда-то и поняла ворожея: они попали в беду, потому как Дар - ее Дар - не оставил бы одну в такую минуту. А значит, верно она решила, когда покинула каюту, чтоб спасти нерожденное дитя. Вот только не поздно ли?

Шаги давались Ярославе тяжко - вода прибывала с огромной скоростью. Ледяная, она сковывала и резала плоть по-живому, а темно-зеленые водоросли опутывали ступни, заставляя ворожею спотыкаться раз за разом.

Знахарка прислушивалась к запахам. Неужто снова та сладкая напасть, что резко пахнет медуницей? Но нет, лишь соль. Море, водоросли, рыба сама. А сладости нет.

Еще с десяток шагов - и крики людей, замешанные на визжании стали, слышатся все ярче. И взгляд Ярославы скользит по стене катергона в поисках защиты. Пальцы смыкаются на увесистой лампе, что, растеряв остатки масла при крене, гаснет прямо перед глазами.

Ворожея никогда не держала в руках оружия и, верно, не понимала, для чего оно ей. Но с тяжелой лампой в сизой темноте становилось смелее.