Воровской излом

Подполковник смотрел в округлившиеся глаза парня и не знал, плакать ему или смеяться. Одним росчерком пера основательно менялась жизнь молодого человека, а он до сих пор не был уверен в правильности своего решения. Но Меркульеву позарез нужен был такой человек – неиспорченный и честный. И он прекрасно отдавал себе отчет – сейчас он втемную использует парня в своих целях. В памяти некстати всплыл момент прощания с Сашкой и глаза его жены…

– Вот так дела… – Борис с силой потер вспотевшую шею. – И что я буду делать?

– А вот это мы сейчас с тобой и обсудим, товарищ младший лейтенант.

Часть вторая

Работа милиции, как искусство, литература, призвана внушить людям непоколебимый оптимизм, веру в лучшие проявления человеческих душ, стремлений, желаний, помыслов. Самого сурового осуждения заслуживает всякое пробуждение жестокости, насилия, вандализма и варварства. Обуздать эти человеческие пороки – обязанность цивилизованного общества.

Министр МВД СССР Н. А. Щелоков

Глава 1

Лязг многочисленных запоров остро заточенным лезвием отрезал слабые остатки свободы, за которую так цеплялась Борькина душа. За его спиной, все еще чувствующей настороженный взгляд конвоира, остались длинные коридоры, меркнущие в стылом цвете крашеных стен. Перегороженная решетками пустота, разбавленная равнодушным окриком «К стене!», давление серых потолков и нескончаемая хлорная вонь…

Тюрьма в России – это преддверие преисподней на Земле. Наказание, изощренное и привычное, отточенное многими поколениями тюремщиков. С первых шагов начинается ломка того, что делает человека человеком, ибо невиновных в нашей стране нет. И тюрьма Петра Первого, и царские застенки, и советская лагерная система основываются на том экзистенциальном чувстве, которое формирует наш национальный характер.

Мы. Всегда. Виноваты.

Мы сочувствуем пострадавшему, потому что живо представляем себя на его месте. Мы готовы помочь преследуемому, потому что знаем, что можем запросто оказаться на его месте. Мы не любим и боимся правоохранителей, потому что они точно знают – мы не на своем месте. Но и они боятся, потому что тоже могут оказаться «по эту сторону».

От тюрьмы и от сумы не зарекайся…

Борис стоял в полумраке дымной комнаты, прижимая к груди матрас и жалкий вещмешок с личными вещами. Стальной монолит двери холодил спину.

Перед ним, заполненная от стенки до стенки и от пола до потолка тремя рядами двухъярусных деревянных нар, давила на нервы множеством настороженных глаз большая комната. Стены выкрашены той же самой синей масляной краской, которую, как иногда казалось, советская промышленность выпускает исключительно для тюрем.

Голые пыльные лампы едва просвечивали раскаленными спиралями сквозь пласты табачного дыма, а тяжелый дух от множества немытых мужских тел соперничал с благоуханием открытого туалета слева от входа, вызывая неминуемые позывы к рвоте.

– Погоняло есть?

Хриплый голос вывел Бориса из ступора.

– Нет! – буркнул он, разглядывая худого человечка, бликующего бугристой лысиной. Мятая, когда-то белая майка открывала густой слой графического искусства на его коже.

Человечек криво усмехнулся, показав ряд гнилых зубов. Мимолетно оглянулся назад, с нажимом произнес:

– Курево, чай есть?

Борис внутренне собрался. Уверенно пробасил, прищурив один глаз:

– Не про твою честь… К старшим веди, шнырь!

Человечек качнулся, словно от удара. После нескольких дуэльных секунд первым опустил глаза.

– Че ты… сразу, в натуре.

Он развернулся и исчез среди рядов развешанного тряпья. Борис медленно двинулся за ним. Возобновился тихий шумовой фон – замолкшие было люди вновь занялись своими делами…