Как видим, по мнению М. С. Воронцова, быть ультралибералом лучше, чем быть реакционером. С первыми его роднило благородство и справедливость, а от вторых он старался держаться подальше. Но он добавляет с удовлетворением, что, как ему кажется, с некоторых пор Сергей Тургенев стал более рассудительным.
Старший из братьев Тургеневых, Александр Иванович, считал, что «суждение гр. Воронцова об ультралиберализме делают честь и сердцу и уму его и доказывает, что он и сам более склонен к тому образу мыслей, который происходит от излишнего, может быть, жару к добру и ко всему прекрасному — и удален от того, которого источник или эгоизм, или напуганная ограниченность»4. Да, действительно, М. С. Воронцов руководствовался в своих действиях «жаром к добру» и не был ни эгоистом, ни трусом.
Надежды членов «Союза Благоденствия» на то, что М. С. Воронцов может стать со временем их единомышленником, основывались на том, что Михаил Семенович последовательно выступал за отмену крепостного права и критически относился к существовавшим в стране порядкам.
С. Р. Воронцов, живя в Англии, продолжал поддерживать связь с родиной, вел обширную переписку с друзьями, был в курсе российских дел. До него конечно же дошли слухи о тайных обществах. Ему было известно о недовольстве сына российскими порядками, поэтому у Семена Романовича могло возникнуть опасение, что Михаил Семенович тоже захочет войти в какое-нибудь тайное общество.
В одном из писем к сыну Семен Романович, рассуждая о событиях в Испании в 1820 годы, с неодобрением отозвался об испанском короле Фердинанде VII. И тем не менее делал такой вывод: «Всякий государь, каким бы он ни был, лучше какой бы то ни было революции, аристократической или демократической <…> обе они ведут к гражданской войне, которая разорит страну, к иностранному вмешательству и окончатся военной деспотией. Каким бы ни был государь, надо поддерживать его ради спокойствия и блага страны»5.
А от Н. М. Лонгинова Михаил Семенович мог услышать такую характеристику революционеров: «У революционеров везде и всегда одна система: обман, клевета, коварство, кровожадность, грабеж, убийства, попрание всех прав, Божеских и человеческих; они ничем не брезгают, считая все позволительным для себя; это доказано революциями всех времен, а в настоящее время мы видим это в Испании и в Португалии»6.
М. С. Воронцов, вполне очевидно, не спорил ни с отцом, ни с Н. М. Лонгиновым. Он, как и они, был против революций и ни в какие тайные общества вступать не собирался.
В марте 1825 года М. С. Воронцов приехал в Петербург — впервые после назначения генерал-губернатором Новороссии и наместником Бессарабии. Александр I милостиво принял его, без возражений утвердил все его представления о награждении чиновников генерал-губернаторства. А 29 марта, в пасхальный день, М. С. Воронцов стал полным генералом — генералом от инфантерии. Долго же пришлось ему ждать этого звания! Но вряд ли решение Александра I произвести Михаила Семеновича в полные генералы было вызвано тем, что он изменил свое отношение к графу.
«Есть слухи, — читаем в записях самого императора, — что пагубный дух вольномыслия или либерализма разлит или, по крайней мере, сильно уже разливается и между войсками; что в обеих армиях, равно как и в отдельных корпусах, есть по разным местам тайные общества или клубы, которые имеют притом секретных миссионеров для распространения своей партии. Ермолов, Раевский, Киселев, Михаил Орлов, Дмитрий Столыпин и многие другие из генералов, полковников, полковых командиров; сверх сего большая часть разных штаб- и обер-офицеров»7.
Как видим, Александр I M. С. Воронцова не называет среди подозреваемых в вольномыслии. Конечно же император хотел видеть в его лице своего союзника и, вероятно, был уверен, что при всем своем либерализме Михаил Семенович не связан с заговорщиками. Нельзя было отталкивать графа от себя, нельзя было и дальше тянуть с присвоением ему звания полного генерала.
Семен Романович Воронцов, беспокоясь о судьбе отечества, мечтал об откровенном разговоре с Александром I. Если бы смог я пробыть полчаса с государем, писал он Ф. В. Ростопчину, то «непременно высказал бы все, что думаю о бедственном состоянии России, не стесняясь соображением о том, понравилось бы ему это или нет; потому что во всем, касающемся до своего Царя и Отечества, лесть составляет гнусное преступление»8. Семен Романович был весьма критического мнения и о самом императоре. «Все те, которые управляли страною в эти последние двенадцать или тринадцать лет, получают направление свыше, где нет ни знания, ни благоразумия, ни высоких чувств, но одна лишь крутая, деспотическая воля, плохо прикрываемая внешнею оболочкою кротости и лицемерного благочестия»9, — писал он тому же Ростопчину спустя годы. Семену Романовичу не довелось откровенно поговорить с государем. Но такая возможность предоставилась его сыну.