Воронята

До того, как Ганси задал свой вопрос, Адаму казалось, что он должен бы знать ее. Но ответ ускользнул, выпал из мыслей, не успев сорваться с языка, так что Адам замер с приоткрытым ртом. Ощущение было таким, словно он забыл, где находится его класс, забыл дорогу домой, забыл телефон «Завода Монмут».

— Не знаю… — признался он.

Ганси прицелился пальцем в грудь Адама, словно стрелял из пистолета или очень хотел что-то доказать.

— Так вот, его фамилия Черни. Черни. Вполне произносимо. Ноа Черни. — Запрокинув голову, он громко прокричал в пространство: — Ноа, я знаю, что ты здесь.

— Что за чушь? — бросил Ронан. — Ты часом не свихнулся?

— Открой его дверь, — потребовал Ганси. — И скажи, что там.

Демонстративно пожав плечами, Ронан шагнул из своей комнаты и повернул ручку двери Ноа. Дверь распахнулась, явив взглядам край аккуратно, как всегда, застеленной кровати.

— Как обычно — женский монастырь, — констатировал Ронан. — Не больше индивидуальности, чем в палате сумасшедшего дома. Что я должен искать? Наркотики? Женщин? Оружие?

— Лучше скажи, — прервал его Ганси, — на каких предметах ты бываешь вместе с Ноа.

Ронан фыркнул.

— Ни на каких.

— Я тоже, — отозвался Ганси. Он посмотрел на Адама; тот покачал головой. — И Адам тоже. Как такое возможно? — Впрочем, он не стал дожидаться ответа. — Когда он ест? Вы когда-нибудь видели, чтобы он ел?

— Как-то не обращал внимания, — ответил Ронан. Он осторожно, одним пальцем погладил Лесопилку по голове, и птенец поднял клюв. Это был странный эпизод странного вечера, и еще накануне Адам сразу подумал бы, что никак не мог бы ожидать от Ронана такого спонтанного проявления нежности.

Ганси же продолжал закидывать их вопросами.

— Он платит за жилье? Когда он здесь поселился? Вы когда-нибудь задумывались об этом?

Ронан покачал головой.

— Чувак, ты что, из резервации сбежал? В чем дело?

— Я полдня провел в полиции, — сказал Ганси. — Мы с Блю поехали в церковь…

Адам испытал резкий и неожиданный приступ ревности, похожий на глубокую рану, которая была не менее болезненной оттого, что он не знал точно, чем она нанесена.

Ганси же продолжал:

— Ну, что вы на меня так уставились? Там мы нашли труп. Уже полностью сгнивший, одни кости. Знаете, чей?

Ронан твердо смотрел в глаза Ганси.

У Адама возникло ощущение, будто ответ на этот вопрос ему когда-то пригрезился.

За их спинами вдруг шумно захлопнулась дверь квартиры. Они обернулись на звук, но никого не увидели, только на стене трепыхались уголки карты.

Прислушиваясь к гулявшему по просторному помещению эху, мальчики уставились на шевелящуюся бумагу.

Воздух был неподвижен. По коже Адама побежали мурашки.

— Мой, — сказал Ноа.

Все трое дружно повернулись обратно.

Ноа стоял в дверях своей комнаты.

Кожа его была белой, как бумага, а глаза, прятавшиеся в тенях впалых глазниц, было трудно рассмотреть, как с ним всегда бывало, когда он выходил из темноты. На его лице, как всегда, виднелось грязное пятно, только теперь оно больше походило на грязь, или кровь, или, может быть, вмятину в сломанной под кожей кости.

Ронан напрягся так, будто ему сделалось больно.

— Твоя комната была пуста. Я только что туда заглядывал.

— Я говорил тебе, — сказал Ноа. — Я всем говорил.

Адам закрыл глаза и некоторое время так и стоял.

Ганси же, наоборот, сумел овладеть собой. Во всяком случае внешне. От жизни Ганси требовались факты, такие вещи, которые он мог бы записать в свой ежедневник, вещи, которые он мог бы дважды сформулировать и подчеркнуть, и неважно, насколько невероятными эти вещи могли казаться. Адам понял, что Ганси сам не знал толком, что рассчитывал найти, когда привез его сюда. И откуда бы ему знать? Разве возможно поверить?..

— Он мертв, — сказал Ганси. Он стоял, крепко обхватив свой торс обеими руками. — Ты ведь на самом деле мертв, да?

— Я говорил тебе, — прозвучал жалобный голос Ноа.

Все уставились на него, а он стоял в каком-то футе от Ронана. И правда, он настолько нереален рядом с Ронаном, подумал Адам. Как можно было этого не заметить? Просто смешно, что мы этого не заметили. Смешно, что они ни разу не задумались о его фамилии, о том, откуда он здесь взялся, об уроках, которые он посещал или не посещал. Его холодные влажные ладони, его идеально аккуратная комната, его неподвижное грязноватое лицо. Все время, сколько они знакомы, он был мертв.

Реальность, как мост, проваливалась под ногами Адама.

— Что за черт, старина? — сказал в конце концов Ронан. И добавил с видимым неудовольствием: — Меня все это время мучила совесть, что я не даю тебе спать, а тебе, оказывается, спать вовсе и не нужно!

Адам чуть слышно спросил:

— Как ты умер?

Ноа повернул голову от него.

— Нет, — вмешался Ганси, вложив в это короткое слово немало энергии. — Этот вопрос не годится, так ведь? Вопрос должен быть другой: кто тебя убил?

На лице Ноа появилось выражение подавленности, как бывало всегда, когда он вдруг чувствовал себя не в своей тарелке. Подбородок отвис, глаза полузакрылись, в них проступила отчужденность. Адам вдруг всем своим существом почувствовал, что Ноа мертв, а он — нет.