— Ой, доченька, не говори так! — запричитала, увещевая, мать. — Не повторяй с чужих слов, не греши. Мало ли что люди болтают, им лишь дай позлословить. Немало у нас недругов и врагов. Особенно их стало много после того, как Бурихон стал прокурором. Только и думают, проклятые, чтобы нас очернить, не знают, какой еще поклеп возвести. Вот потому и говорю, сын мой, хватит бродяжничать, перебирайся сюда. Мне все равно, кто у тебя жена, татарка она или киргизка, раз тебе по душе — понравится и мне. Будем все вместе, найдешь хорошую работу, заживешь как положено. Сегодня я есть, завтра нет: стара уже, сынок, дни мои сочтены…
— Все правильно, — поднял голову Шерхон. — Я тоже хочу быть возле вас, служить вам, чтобы жили мы тихо-мирно. — Он вздохнул. — Но, во-первых, не найти мне тут стоящей работы — больно уж мал район. А во-вторых, вы сами сказали, худая слава тут у меня. Не зря же эта дура болтает, — кивнул Шерхон на сестру. — Сказал ей какой-нибудь гад…
— Брат сказал, Бурихон! — резко перебила Шаддода.
— Бурихону тоже кто-то накапал, — произнес Шерхон сквозь зубы, стараясь не глядеть на сестру. — Клевета это и вранье! В Ташкенте, слава богу, меня уважают, есть и дом, и семья, хорошая работа… Кто вам сказал, что я бродяжничаю? Дадоджон, что ли, этот слюнтяй?
— Ой, вот его ты не трогай, не такой он, сынок, — сказала старуха. — Он парень неболтливый, умный и тихий. Был у нас в гостях — одно загляденье! Красивый, как ангел. А вежливый какой и душевный! Когда Бурихон пригласил его к нам…
— В честь него Бурихон опять гуляет? — перебил Шерхон.
— В честь него, сынок, в честь него, — закивала старуха. — Их всех сегодня пригласил к себе Хайдарджон. Поди-ка и ты туда, увидишь всех своих друзей-приятелей, сам будешь рад и их порадуешь.
— Нет, не пойду! У меня к Бурихону большое и важное дело, ради него и приехал. А в гостях какой разговор? Там только растравишь себя… не хочу! — Шерхон поднялся. — Пойду, прогуляюсь немножко. Если разойдусь с Бурихоном, скажите — пусть подождет, спать не ложится. Специально, скажите, приехал.
— Хорошо, что приехал сам, — сказала старуха. — У нас тоже важное дело, нужен твой совет. Сегодня, так уж и быть, погуляй, отдохни, а завтра поговорим.
— Что за совет? Дело-то доброе или…
— Доброе, сынок, доброе… — Старуха многозначительно посмотрела на дочь, а та, словно ее это не касалось, продолжала расчесывать волосы.
— Ладно, утром решим, — сказал Шерхон, немного помолчав, и ушел.
Он вышел на темную безлюдную улицу. В руках у него был небольшой сверток. Лишь в центральной части города, освещенной фонарями, ему повстречалось несколько прохожих. Шерхон свернул с главной улицы в сторону рыночной площади, рядом с которой находилось городское отделение милиции, а немного подальше высились стены тюрьмы.
Дойдя до дверей милиции, Шерхон в нерешительности остановился: войти или нет? Саттора-то в кабинете нет, Он на пирушке, подонок, а кто дежурный, неизвестно. Сумеет ли помочь?
«Ладно, была не была», — Шерхон толкнул дверь и вступил в коридор. В углу, отгороженном деревянным барьером, за столом с телефоном сидел лейтенант — высокий мужчина с роскошными усами — и смеясь что-то говорил рябоватому худому старшине. Узнав лейтенанта, Шерхон вздохнул облегченно.
— Привет, Абдугафур! — воскликнул он. — Как дела? Настроение? Здоровье? Как дети? Давненько не виделись, а?!
— Здравствуйте, здравствуйте, спасибо, спасибо, — отвечал лейтенант и, вглядевшись, вскричал: — Ба, да никак Шерхон?! Проходи, приятель, проходи, милости просим, добро пожаловать!
— Благодарю, — осклабился Шерхон. — Абдусаттор-ака у себя?
— Нет, его нет. А в чем дело?
Шерхон произнес просительным тоном:
— С просьбой я, не знаю теперь, как быть…
— А я думал — с повинной, — пошутил Абдугафур. Его напарник прыснул, а он, улыбнувшись, погладил усы и сказал: — Если сможем — поможем. Излагай.
— Мне-то виниться пока не в чем, — добродушно усмехнулся Шерхон, показав тем самым, что шутку он принял. — Я насчет друга пришел, мне сказали, что он попал к вам, дело будто бы передали в суд. Будь я на его месте, я был бы спокоен, так как знаю, что суд разберется, не найдет никакой вины и отпустит. Но мой дружок хлиповат, нежной души человек. Пока суд да дело, боюсь, помрет от тоски и страха. Потому я и примчался из Ташкента, хочу увидеть его, успокоить, сказать, что в беде не оставим. Вот принес передачу, немножко гранатов и яблок. Знаю, что надо с утра приходить, да мне завтра назад возвращаться. Может, поможете, а?
— Это от нас не зависит, — ответил Абдугафур. — Такие дела решает только начальник тюрьмы, да и то, если прокурор или следователь разрешат свидание. Чего же брата не попросил?
— Его дома нет, сказали — в гостях, а мне некогда ждать. Вызвать неудобно… Абдусаттор-ака тоже, наверное, там?
— Наверное, — теребя ус, произнес Абдугафур и сказал: — Помочь могу разве только тем, что позвоню начальнику тюрьмы, если застану, может быть, он и позволит.
— Буду век благодарен! — обрадованно воскликнул Шерхон.