Ворон

В полночь странную и злую, вопрошая тьму немую,
Я искал в старинных книгах исцеленья своего.
В полусне клонясь все ниже, вдруг я чей-то стук услышал —
Не могло быть звука тише; но услышал я его.
“Это гость, — сказал я глухо, — это робкий стук его:
Гость — и больше ничего!”

О, теперь я вспомнил ясно, это был Декабрь ненастный.
И бросали на пол угли призрак тленья своего.
Я рассвета жаждал страстно. Книги я пытал напрасно.
Как забыть удар ужасный? — и Ленора — смысл его.
Это имя — произносят в небе ангелы его —
Здесь не тронет никого.

Шелестящий и печальный шорох шелка погребальный…
Стынет страх в багряных шторах: не уйти мне от него!
Трепет сердца умеряя, все стоял я, повторяя:
“Это гость стучит, — я знаю, — здесь, у входа моего.
Поздний гость стучит, — я знаю, — здесь, у входа моего:
Гость — и больше ничего!”

Подавил я содроганье и сказал без колебанья:
“Кто б там ни был, гость иль гостья: не сердитесь оттого,
Что устал я, задремал я и немного опоздал я
Отворить вам, — так сказал я, — двери дома моего.
Я прошу вас: проходите в двери дома моего…”
Тьма — и больше ничего!

Я смотрел во мрак морозный, скован страхом, в странных грезах.
И еще никто из смертных так не грезил до того.
Но во мраке все немело, тишина оцепенела,
Только слово прозвенело — и “Ленора?” — смысл его.
Имя я шепнул, и эхо, бормоча, двоит его:
Эхо — больше ничего!

И, к столу вернувшись снова, весь зажженный этим словом,
Вскоре я опять услышал стук, сильней чем до того.
“Верно, — я воскликнул, — верно, бьет о раму ставень мерно.
К ночи он прикрыт был скверно: в этом — ключ и смысл всего.
Сердце, тише! То лишь ветер, в этом — ключ и смысл всего:
Ветер — больше ничего!”

Но едва открыл я ставень, появился величавый
Ворон дней давно минувших: лорд иль леди — вид его.
Поклониться не хотел он, надо мною пролетел он,
Сел на бюст Паллады белый, став мрачнее оттого,
Важно сел на бюст Паллады, став мрачнее оттого:
Сел — и больше ничего!

Сел он — и не шевельнулся. Я невольно улыбнулся:
Слишком сделался надменным черной птицы вид тогда.
“Пусть хохол твой брит и стрижен, ты не трус, я это вижу,
Я прошу спуститься ниже, гость из стран, где Ночь всегда,
И скажи мне, что за имя носишь там, где Ночь всегда?”
Каркнул Ворон: “Никогда!”

И ответ прямой и ясный древней птицы безобразной
Поразил меня: ведь в сердце входят ночью без труда
Смутный страх и недоверье, если птицы или звери,
С бюста бледного над дверью, как бывает иногда, —
На вопрос: “Как ваше имя?” отвечают иногда
Странным словом: “Никогда!”

В размышлении глубоком дремлет Ворон одинокий.
Произнес одно он слово — слово мрачного суда, —
Будто в нем всю душу вылил, и его не дрогнут крылья.
Но лишь я шепнул в бессилье: “Лучший друг ушел туда,
Так и он с зарей исчезнет, как Надежда, без следа”, —
Каркнул Ворон: “Никогда!”

Изумленный совпаденьем, я воскликнул: “Нет сомненья! —
Он одно запомнил слово, заучив его, когда
Птицы той хозяин прежний в океане бед безбрежном
Пел свой реквием надеждам, знал один рефрен всегда:
Не окончатся мученья — был один рефрен всегда —
Никогда, о, никогда!”

И за черной тенью зыбкой снова я слежу с улыбкой.
Кресло к птице, к бюсту, к двери повернув, — лицом туда, —
В мягкой ткани утопая, грезу с грезой сочетая,
Я о вестнике гадаю дней, ушедших без следа,
Что скрывает хмурый Ворон дней, ушедших без следа,
В этом хриплом: “Никогда”?

Так гадая наудачу, я не спорил с птицей мрачной
(В блеске глаз ее упорных скрыта тайная беда).
В грезах голову я свесил на лиловый бархат кресел.
Сна и яви странной смесью лампа льет свой свет сюда.
Я с тоской Ленору вспомнил: не придет она сюда
Никогда, о, никогда!

Тихий звон — и сладким дымом из курильницы незримой,
Что колеблют серафимы, с высоты сойдя сюда,
Грудь наполнилась. Несчастный! Хочет небо — это ясно! —
Утолить огонь ужасный. Пей — забудешь все тогда!
Пей, о, пей забвенья сладость — и ее забудь тогда!
Каркнул Ворон: “Никогда!”

“О, пророк! О, вестник злобный! — птице ль, дьяволу ль подобный! —
Ад послал тебя иль с бурей занесло дыханье льда?
Одинокий и мятежный, в доме ужасов нездешних
Мне скажи: есть ранам свежим исцеленье навсегда?
Будет, будет ли утешен грешный дух мой навсегда?”
Каркнул Ворон: “Никогда!”

“О, пророк! О, вестник злобный! — птице ль, дьяволу ль подобный! —
Небом, что мы чтим с тобою, сердцем, что гнетет беда,
Я прошу — ответь: могила мне вернет ли образ милый,
Чтоб любовь соединила с ней в объятьях, как тогда, —
С ней, которая Ленорой на земле звалась тогда?”
Каркнул Ворон: “Никогда!”

“Пусть же это заклинанье станет знаком расставанья!
Враг иль птица! Прочь отсюда — в Ночь и в Бурю навсегда!
Перья черные — примету лжи коварно-мрачной этой
Унеси ты до рассвета! Прочь отсюда без следа!
Вынь свой клюв из раны сердца! Прочь отсюда без следа!”
Каркнул Ворон: “Никогда!”

Черный Ворон, странный видом, все сидит он, все сидит он,
Не покинет бюст Паллады, словно слит с ним навсегда,
И глаза его мерцают (так лишь демоны мечтают!).
Лампа на пол тень роняет, тень его, что так густа.
И душе моей из тени, тени злой, что так густа,
Не подняться — никогда!