Вопрос и ответ

Она чуть-чуть сощурилась, но и только – больше никакой реакции.

Он швырнул доску оземь с такой силой, что женщина отшатнулась.

– Придет день, мистрис Койл, когда вы перестанете быть такой уверенной во всем на свете, – сказал Деклан. – И тогда вы сломаетесь. Это будет день вашей погибели. Надеюсь, я буду там и смогу это увидеть.

Он повернулся спиной к огню, упал на колени и, наконец, разрыдался.

* * *

Когда остатки горожан покидали Горизонт на следующее утро, за ним никто не пришел. Оттуда, где он лежал, свернувшись в комок в покрытой пеплом траве перед руинами дома, Деклан никого не видел – ни Эли Пинчина, ни даже мистрис. Он был готов кричать, донести до них, куда именно им стоит засунуть самих себя и свой переезд в Убежище, – но никто не пришел и не спросил.

Он даже подумал, уж не мистрис ли постаралась.

Вскоре после рассвета на городской площади заурчал делекар, запряженные волами телеги заскрипели к главной дороге, Шум последних горизонтцев собрался, скрутился в клубок, пропитанный страхом перед тем, что может случиться с ними по пути.

Хорошо бы их всех перерезали.

Хорошо бы… но нет. Там были люди, которых он знал, которые во всем этом, может, и не участвовали… или просто дали слабину перед Эли Пинчином… а вот его – да, в этом Деклан себе признался – и правда недурно было бы порешить.

А потом мотор, и телеги, и Шум ушли, растаяли вдалеке, и остался только знакомый – слишком знакомый – грохот валов о берег.

Он не знал, что делать. Не знал, куда ему идти. Остаться здесь и жить дальше, одному? Самому по себе?

Или просто уйти в прибой, раскрыть объятия и с облегчением поздороваться с теми тварями, которые так давно мечтали его съесть…

Тогда все наши беды точно были зря.

Ти обхватила рукой его сгорбленные плечи и завернула его целиком в свой Шум.

* * *

Деклан лежал, все еще оглушенный, на дне ее ужасающе мелкой рыбацкой лодчонки.

Ти вывела ее на воду у самого устья – скорее забирайся внутрь, ложись, пожалуйста, лежи тихо-тихо, не шевелись – и, когда он был готов, решительно толкнула в волны.

Лежа, он вертел в руках старый коммуникатор.

– Господи, мне даже в голову не приходило, что они еще работают.

Сиди внутри и читай, сказала ей мистрис Койл, когда уводила Деклана. Потому что каким-то чудом сумела послать сообщение – предупреждение и возможность побега – на Декланов планшет, чтобы Ти прочла.

Она написала, что времени нет, показала Ти.

Она сидела, упершись ногами в борта суденышка, как делали спаклы-рыбаки, и правила лодку в море единственным длинным веслом – к коралловому рифу, служившему естественным волноломом перед лежащей за ним большой водой.

И добавила, что я должна быть убедительной.

Мистрис Койл оставила Ти два коммуникатора под кирпичом у самой двери: один спрятать в доме, который сейчас придут жечь, а другой – забрать с собой в безопасное место. Когда дом загорелся, Ти должна была что есть мочи орать в свой, чтобы горожане слушали ее вопли через второй и думали, что она там сейчас сгорает заживо.

Она не слишком верила, что это сработает, но считала, что попытаться стоит. Ти посмотрела на Деклана. И оказалась права.

– …а мне сказать все равно не могла, потому что оно маячило бы у меня в Шуме на всеобщее обозрение. Я должен был во все поверить. – Деклан поднял на Ти полные изумления глаза. – Я угрожал ей. Я был готов ее убить. А она была готова скорее умереть, чем рискнуть выдать нас городу, чтобы они вернулись и линчевали нас обоих.

Он снова уставился на коммуникатор.

Они должны были поверить, что я умерла. И ты тоже должен был поверить. Это оказалось очень трудно.

– Да, – тихо ответил Деклан. – Очень. Сильная старая птица.

Да. Хоть и немая, бедняга.

Они перебрались через риф. Крупная рыба принялась кружить у лодки – но осторожно, признав спакла, у которого те еще трюки в рукавах припрятаны.

Мне так жаль, что твоя мама погибла, показала Ти.

Деклан промолчал, но его Шум снова свернулся в клубок от горя.

Не все наши хотят этой войны. Не все хотят той боли, которую она принесет.

Ее собственная деревня стояла за мир. Когда прошел клич вооружаться, они не стали – в надежде, что все пройдет стороной. Но за желание уйти с ним ее все равно прокляли и нарассказывали всякого о бесчинствах, творимых людьми на западе. А когда она сказала, что Деклан – человек, а не люди, к ней с отвращением повернулись спиной.

Он слушал эту боль прощания у нее в Шуме, пока Ти выгребала на глубину.

Мы оба горюем, подумал он.

Да, ответила она на его мысли. Но мы хотя бы горюем вместе.