Воображение мира

Творческие способности – это всего лишь умение точно выражать то, что чувствуешь. Поэтому настоящие художники не могут работать, если перестают чувствовать, – просто потому, что не желают порождать ложь. Бесчувствие никогда не остановит того, кто не обладает таинственной, искрящей связью между реальностью и сознанием. Чтобы уметь менять и творить реальность, надо иметь как минимум тайную точку опоры, в которой сознание и реальность тождественны и сообщаются друг с другом свободно. Другое следствие этого тезиса – постоянная работа тех, у кого есть эта заветная точка опоры, ибо грех не воспользоваться ею для того, чтобы заставлять мироздание хотя бы шевелиться. Объем литературного наследия Искандера говорит нам, что мир на кончике пера этого писателя обернулся вокруг себя не один и не два раза.

Впервые я читал взахлеб «Сандро из Чегема» в Алабаме, в хлипком домике, окруженном вековыми гикори, на краю мангровых болот. Одним из моих соседей был джазовый пианист, напоминавший Кассиуса Клея, но только с дредами. До концерта в баре в университетском кампусе заняться ему было особенно нечем, и он или играл на синтезаторе с выключенными колонками, мыча себе под нос, наподобие Гленна Гульда, или общался с какой-нибудь девушкой. Последнее получалось у него существенно громче, чем репетирование, хижина гремела и плясала коробчонкой, и в качестве сурдинки пианист включал кассету с подборкой самых разных исполнений «Когда святые маршируют», под которые я ритмично перелистывал страницы «Сандро».

Великий спиричуэлс «Когда святые маршируют» изначально исполнялся на похоронах, как у нас Шопен. Все вместе действительно напоминало самые веселые похороны, особенно когда я добрался до описания «ореховой лихорадки», и мои соседи решили, что это они меня так рассмешили своей возней. А сегодня я понял, что лучшей музыки к чтению Фазиля Искандера трудно представить: «Lord, how I want to be in that number, when the saints go marching in»[13].

Пес пересекает осень

Если бы мы были инопланетянами, наши книги, нарративы вообще, возможно, имели бы совсем иную структуру. В детстве у меня была привычка читать книжки задом наперед. Я перенял ее у бабушки, которая говорила, что так легче понять, стоит ли тратить время на книгу. Это хорошая привычка, не только из соображения экономии. Часто у книг линейное строение, а в текстах, в которых прежде говорится о том, что становится понятно только в конце, по крайней мере, появляется дополнительная интрига. Иногда, когда работаешь над текстом, особенно коротким, стоит попробовать его переписать в обратную сторону и посмотреть – вдруг так лучше. Не говоря уже о том, что начало рассказа почти всегда стоит вычеркивать и помнить, что простая перестановка абзацев может все преобразить до неузнаваемости. «Циников» Мариенгофа точно интересней читать с последней страницы.

Кстати, интуиция иногда подает знак, что сознание не развернуто во времени (именно поэтому, в частности, возможно раскаяние – феномен, нарушающий причинно-следственный принцип). Сознание похоже скорее на абсолютно твердый шар. Наша мыслеречь – глупые граффити на его вездесущей поверхности, чей центр нигде. Сознание обладает некой фундаментальной элементарностью, «атомарностью» – и потому к нему, вероятно, применима квантово-механическая парадигма, с чудесными следствиями туннелирования («телепортация», пребывание в воображаемом мире) и спутанности волновых функций («телепатия», понимание одного субъекта другим, общезначимость логики). Это как минимум. А как максимум именно благодаря таким свойствам сознания мы обладаем воображением и, следовательно, культурой.

Отчасти из-за того, что сознание – сущность цельная, ностальгии не существует, то есть это жупел – нечто совершенно бессмысленное, вроде того, как Янковский в фильме Тарковского посреди Тосканы глядит на пустую бутылку «Русской водки» под ногами. А вот узнавание запахов детства – это род озарения, будто несколько капель вечной жизни попадают на пересохший язык.

Например, когда чувствуешь (теперь очень редко где) запах углекислоты, мгновенно ощущаешь спасительное утоление жажды (так пахли баллоны позади автоматов газированной воды). Или вкус мороженого из дымного ящика с сухим льдом. В детстве вода на жаре была счастьем и удачей – это сейчас в ходу пластиковые бутыли и рюкзаки-поильники, а тогда напиться во время похода значило: выйти из лесу к деревне, найти колодец, да еще подраться с местными; или на реке расчистить родничок и припасть к хрустальному фонтанчику с песчинками, так что зубы ломит.