Воображение мира

Любое исследование истории ограничено, сколь бы продвинутым оно ни казалось.

Грамматика истории урезает ее, истории, смысл, но, случается, смысл этот и продвигает.

Так речь становится ускорителем мысли.

Хорошее историческое исследование всегда отчасти поэзия.

Мы смотрим на раскопки, и перед нами расширяется ограненная проделанной работой извлечения смысла тайна: мы понимаем, что перед нами не сознаваемое незнание случившегося, а множество вероятных событий, ограниченных достоверностью добытого нами знания.

История – прошлое как таковое, и в первую очередь археологическое – может представлять собой послание в будущее.

Возьмем, например, археологическую картину Эрец Исраэль, период бронзового века. И из этого объемного полотна дедукции и открытий почти ничего не понятно. От кого защищались жители Голан, выстраивая десятиметровой толщины укрепления? Ведь первые стенобитные орудия появятся только через тысячелетие. Что можно сказать по множеству камней для пращи, найденных по обе стороны от укреплений?

Почему археология не может дать нам подсказку не о том, что происходило в прошлом, а о том, что произойдет в будущем?

А что, если мы иногда натыкаемся на руины будущего, как это часто случается в культурных слоях, состоящих из слов.

Скажем, притом что настоящее – неисчислимо, а будущее неизвестно, события 1917 года – это не зияние неполноты знания, но целый ряд исторических вселенных.

За пять лет до этого распутья Александр Блок записал в дневнике по поводу гибели «Титаника»: «Есть еще Океан».

Мне кажется, поэма «Двенадцать» – парафраз этого дневникового признания. В «Двенадцати», в сущности, хаос («океан», стихия первобытности) поглощает Россию, отбрасывает в архаичное безвременье, устанавливая главенство силы над смыслом. Именно поэтому этот блоковский идол – Океан – венчает Христа розами, а не терновым венцом, превращая его таким образом в дьявола.

Есть такой сюжет в агиографии: один отшельник стремился обрести святость, но боялся, что на самом деле он желает не святости, а уважения и почета, чтобы к нему всё чаще приходили за исцелениями и напутствиями. То есть что его подлинное «Я» стремится к власти, а не к растворению в сущем ради оплодотворения мира. И чтобы проверить себя, святой этот взмолился Христу, дабы Тот разрешил его сомнения.

Христос явился отшельнику в его пещере.

Святой преклонил перед Ним колени, но заметил, что на голове Христа – не терновый венец, а венец из стеблей роз.

Отшельник тут же встал и замахнулся посохом на дьявола, который поспешил убраться.

В следующую ночь едва живой от горя отшельник забылся сном и вдруг увидел на краю своей каменной лежанки человека.

Он тихо плакал.

Из сложенных его рук, из отверстий стигматов росло дерево.

Оно поднималось к потолку пещеры и открывало в своей кроне лазурную бездну.

Отшельник понял, что дерево это – крест, а перед ним Христос.

И больше никогда не спрашивал себя: чего он подлинно желает – небес или каменной пустыни.

Непокорность молекул

Во Вселенной три четверти наблюдаемой материи – это водород, а другая четверть – гелий. Остальная таблица Менделеева не считается, меньше стотысячной доли процента. Что касается биомассы – это вообще не наблюдаемая часть, горстка атомов даже не в Сахаре, а в Галактике. Если судить по этой пропорции, жизнь во Вселенной, с одной стороны, событие чрезвычайное. Но почему бы не найтись в такой прорве всего лишь щепотке сумасшедших молекул?

В 1923 году моя прабабка Генриетта вторым браком вышла замуж за комиссара 11-й армии.

Однажды он, комиссар, телеграфом велел ей продать все имущество и срочно выехать во Владикавказ, куда он получил новое назначение.

Продала. Сидит на вокзале на тюках с младенцем, моей бабушкой.

Как-то так вышло, что Генриетта обронила узелок со всеми вырученными деньгами, завязанными в носовой платок.

Лежат деньги под ногами народных толп.

Мимо идет торговка с корзиной пирожков.

Прабабка Генриетта, вдруг замечая платочек, окликает:

– Мадам, это вы потеряли?

– Я, спасибо, – мгновенно отозвалась женщина, подняла деньги и пошла себе дальше.

«Рассеянность – бич нашей семьи», – часто говорила мне в детстве бабушка. «Впрочем, склероз лучше, чем маразм. При склерозе ты забываешь, что у тебя маразм», – стала добавлять она в старости.

11-я армия освободила Баку от английских войск под командованием однокашника Киплинга – генерала Денстервиля. Отчим бабушки, старый большевик, рано понял, чем закончится его эпоха, поэтому пережил Кобу.

Если вы вообразите себя Декартом, у вас будет не меньше прав оказаться Декартом, чем у самого Декарта имелось на то, чтобы быть самим собой. Ибо ни вы, ни Декарт не обладаете «самим собой». Собственно, только благодаря этой божественной иллюзии (обладания «собой») и существуют феномены человека, литературы и других дополнительных совокупностей пространства и времени. Ибо момент переживания, приращения опыта в них абсолютно достоверен. Но в то же время столь же иллюзорен. Как и реальность, которая чуть больше, чем горстка непокорных молекул.