Волонтёры

Он уже не помнит, в каких боях добыл эту шкуру. Определённо, медведь жил, да и мир его был таким же. Глагольными изречениями он не ухитрялся изъясняться, но смерть его настигла. И что слезливого в том, что возвращение в небытие огорчает одиночество родственников. У медведя тоже была семья, и никто не узнает величину того горя, что было причинено человеческим инстинктом самосохранения.

Но зверская жизнь здесь, как и во всех творениях искусства (читай дальше: порождениях беды) не важна, поскольку человек упускает все, что не приспосабливается к режиму обожествления его личности. Поэтому небольшой экскурс в лесную подноготную абсурден (мне жаль того медведя).

Вот так он дальше плывёт, и все оголтелые мысли раздражают тонус морозной акклиматизации. Человека (то есть, тебя) настигает воодушевляющая будущность, мол, течением реки авось куда-нибудь подбросит. Жалко пытаешься отыскать искомый смысл, но градус сохраняет за собой наличие альтернативы. Ты уверен, что пришёл в этот мир как человек, и точно знаешь, что река холодная, потому что именно так тебе объяснили. Потому что именно наличие в грядущем девственного счастья (ещё одно разъяснение) и возможности прибегнуть к чему-нибудь важному, пусть даже прикоснуться к вечности тем же порождением беды, взаимодействует с твоим серотонином словно катализатор, оправдывающий само наличие. Теперь вожделенная альтернатива, кажется, приготовила что-то увлекательное, вроде тела мёртвого индейца, плывущего против течения или возгласа ширококрылого орла, разрезающего жуткую мглу своим гонором.

Путь большинства заведомо неверен. Осознание нелегкости отдаёт кислым привкусом недопонимания, как и нелегкость осознания. Человек успел ухватиться за химеру распрекрасной маеты, и понять, что он способен меняться. Он успел попробовать на вкус цимус безосновательной любви и понять, что ничто не вечно. Успел оставить опорожнение беды, трагедии или абсурдного действа (вопрос в том, как он относится к мокрой воде) и кануть в бездну великолепной атмосферы. Он исчез, будто его и не было, будто его мёртвое тело, что вырвалось со дна глотнуть воздуха, вернулось обратно, в тёмную нищету Посейдона.

Локализация души не зависит от сноровки сердечных ударов. Содержание борющейся индивидуальности не состоит из засчитанных километров. Объяснение никогда не истинно в устах пересказа. Порождение беды вечно терзается в трагическом кульбите между человеком и тобой, когда заходит речь о выборе персонажа. А ты продолжаешь плыть, созерцая акварельный образ непримечательности, пока творец изнывает от борьбы содержания. Последнее слово остаётся за тобой, несмотря на то, что кроме очернительного протагониста, машущего рукой из заснеженной окоченелости, тебя не понимает больше никто.

XXIV

Мечты, сладостные мечты. Люди обретают беспечность в забвении: музыка, космос, красивые фотографии, стихотворения. Незнание отчасти то же забвение: спектр эмоций ограничен, поэтому растрачивать себя почём зря не стоит. Касательно тех же эмоций, а также приятных ощущений и необходимого блаженства – вкусы в той же вселенной субъективизма. Только вот при картине разбившегося самолёта на подсознательном уровне люди испытывают истинный кайф, потому что становятся живее. Сострадание здесь вовсе не играет роли, потому что, при той же смерти от болезни, люди скажут, что так было лучше – главное, что он не испытывал боли.

Во многом благодаря неукротимому творческому самоистязанию отдельно взятых, безусловно, великих личностей, чистокровные мечтатели имеют возможность прикоснуться к живописной музыке собственного сновидения. Радужное впечатление, зафиксированное в момент первого свидания с идеальным миром творца, оставляет тень очарования и следы чудотворства на хрупком плато подсознания. Плод искреннего усилия ищет отголоски в вашем беззащитном сердце. Идеи углубляются в туманное подземелье истины. Опечаленность видимого чертежа реальности находит пристанище в бесподобном вымышленном микрокосмосе. И долгожданное бегство в скромный приют сновидения перекликается с детской нелепой мыслью о тайном местонахождении Неверленда.

Отсутствие различимых признаков жизни заставляет человека ломать голову над идейным порождением обстоятельств, подталкивающих к ответу. Зеркало сомнения вкупе с вульгарной (или трогательной, если мозгу посчастливилось не извращаться) фантазией созидает те самые сюжеты, смысл которых беспокойные мамы познают по первой ссылке поисковика. Горячий интерес там и возникает, где лабиринт грядущего предстаёт невыносимым хаосом или ведёт к потусторонним тропам. К чему же мне снится до жути одинокий и густой лес, и в то же время, почему я ощущаю благолепную радость возникновения именно здесь – наверное, микрокосмос пролонгирует бестолковую мечтательность и позволяет окунуться в неё, увлажнив макушку.