Володя-Солнышко

Работники музея живо заинтересовались поисками, решив в первое же лето направить по затерявшимся следам пастушат отряды юных следопытов. Разговор продолжался. Я рассказал и про своего областного пастушонка – Леньку Кондрахина.

– Вышлите нам газету с его портретом, – попросили меня работники музея. – И кнут. Ведь есть у него кнут?

Газету я пообещал выслать, а насчет кнута засомневался:

– Побываю у него на пастбище, разузнаю, тогда сообщу.

Сомневался я, оказывается, не напрасно. Пасет Ленька на лошади по кличке Чалушка, и кнут у него – стыдно даже сказать – не кнут, а бичик, с мышиный хвостик длиной, Чалушку подшевеливать.

– Вон он наш «молочный бог» едет, – указывает мне на маленького пастуха пожилая колхозница.

Ленька перегоняет через земляную насыпную плотину стадо. На пастушонке старенькая, туго схваченная ремешком фуфайка, резиновые сапоги, видевшая виды кепчонка. Стремена седла подтянуты чуть ли не до самых открылков: ноги у «бога» пока коротковаты. Сытое стадо лениво растягивается по деревенской улице. Густое рыжее марево комарья неотступно зудит над коровьими спинами.

Ленька задержался у плотины. Он настороженно высматривает кого-то в редких прибрежных камышиках. Кого же? Ага! Ондатру!

«К мостику плывет. Ну да, к мостику! Бултыхнулась... Ушла. Ага! Значит, у тебя там гнездо! Сухонькое, мягонькое... камышовой метелочкой выстланное... А если перед мостиком сетку насторожить? На веревочках... с подхватом. А самому залечь? Ну да, залечь. Ондатра бултых – ход в домик искать, а я сетку за веревочку – дерг! – и зверь мой».

Отвлекся «молочный бог», замечтался. Сколько дивного, чудного, сокровенного подсматривает он каждый день в потаенке природы.

«Ну, погоди!» – грозится он бичиком ондатре. Потом, спохватившись, дает верной своей Чалушке резиновые «шпоры» и на рысях догоняет стадо.

Наутро старый Кондрахин, Ленька и я правим стадо на Козьи солонцы, туда, где, по сказаниям Устина Филипповича, отпечаталось копыто блюхеровского коня.

– Действительно, стеклом оплавилось. И вода в него собирается. Пробовал – солоноватая. А вот блюхеровское оно или нет – заверять доподлинно не могу, – рассказывает мне старый Кондрахин.

– Легенда, наверное, – подшевеливаю я не очень-то разговорчивого Ленькиного отца; – Придумка народная.

– Все возможно, – подумав, отвечает старый Кондрахин, – в наших местах многое про Блюхера сказывается. У братанов Русановых дом его артиллерия сожгла – втридорога заплатил. Хоромины после отгрохали братья. Про мою красноармейскую фуражку тоже старики заверяют...

Приближаемся к Козьим солонцам. Я прошу Коидрахиных ехать скрытнее, бесшумнее. Я хочу посмотреть, как «слетывают» к копытку иволги, дятлы, синички и ронжи, как «набегают» к нему горностайки, белки, бурундуки. «Солененького-то каждая душа жаждет», – вспоминается мне скрипучий басок Устина Филипповича.

Действительно, несколько пичуг вспугиваем. Действительно, «поднебесное блюдечко, глазурькой облитое». Впрочем, что это я все отвлекаюсь. Ронжи, белки, бурундуки... Мне про Леньку надо!.. Вот он рядом, цепким клещиком впился в Чалушку. А у Чалушки не заячьи лапы, а тоже – копыта. И они тоже, где б ни проехал Ленька, тоже свои следки оставляют. Из них не ронжи да бурундуки, а знаете кто из них пьет?! Хе! Молочка-то каждая душа жаждет. Вот смотрит он, Ленька, на именные свои часы и говорит старому Кондрахину:

– Папка! Пора на дойку заворачивать.

Старый Кондрахин, примерившись по многолетней привычке к солнышку, хитренько подмигивает мне и так же, сквозь лукавую усмешку, ответствует сыну:

– Тебе лучше знать. Ты при часах.

Замельтешили Чалушкины копыта.

Подоят скоро масловские доярки Ленькино стадо, сольют в бидоны молоко и один из них повезут в детский сад:

«Пейте, мелкота. Вам полезно. Весь бидон выпивайте – Ленька еще припасет».

Другой бидон в больницу:

«И вы, граждане – язвенники желудка, пейте. Вам без молочного вовсе труба!..»

Третий в диетическую столовую:

«Кому любо, пейте. А дедушки, которым зубы еще не поставили, вам, дедушки, творожку от Леньки!»

Остальное на молочный завод:

«Не тревожьтесь, товарищи полярные капитаны! Вам не придется, как некоторым, резать от голода любимых своих последних собак. Сгущенки вам пришлет Ленька».

«И вы, космонавты, ракетчики и пограничники, побольше, пожалуйста, пейте и ешьте. Без молока, говорят, куриная слепота к человеку привязывается, а вам зоркие глаза надо. Ленька вам с радостью...»

Шустрит вокруг стада Чалушка. Ай, Чалушка – два острых ушка... Куда вознесли твои скорые копытца пастушонка Леньку? Вот, говорят, худая слава далеко бежит, а добрая дома лежит. Неправда. У доброй проворнее ноги, крепче крылья, ветер жизни полнит ее паруса. Взял добрый волшебник ТРУД одиннадцатилетнего парнишку за руку и повел его поначалу на пастбище, потом на борт самолета, с самолета – в светлый торжественный зал областного слета, потом в музей пионерской славы, сама «Пионерская правда» о пастушонке Леньке проведала.

Вот оно в заветном кармашке письмо с тремя язычками огня:

«Дорогой Леня!