Волгины

Капитан Гармаш и Саша Мелентьев ели борщ и старались проявить при этом как можно больше деликатности и знания этикета. Они старались не греметь о котелки ложками, не всхлебывать громко.

И Фильков сегодня особенно ловко прислуживал за обедом, а в заключение, после не в меру кислого компота, высыпал на ящик гору спелых яблок.

Алексей ухаживал за сестрой, как за ребенком, участливо расспрашивал о работе в медсанбате, о врачах, о трудностях походной жизни. Капитан Гармаш любезно подсовывал ей лучшие яблоки.

— Кушайте, кушайте, старший сержант. Яблочки — колхозные… Жаль — много немцам оставили. — Гармаш взъерошил черночубую голову, крякнул: — Эх, девушка, у меня тоже сестра в колхозе, а другая в хоре в киевской опере поет. Должен вам сказать, тоже красавица.

Таня так и вспыхнула: почему «тоже»?

Откидывая со лба русую прядку, она почему-то избегала смотреть на Сашу Мелентьева, а тот не сводил с нее затаенно восхищенного взгляда. Никто не знал, о чем он думал, а думал он о тихих, хмельных от запаха акаций майских вечерах в далеком Краснодаре, где он только год преподавал в средней школе после окончания педагогического института, вспоминал вот такие же ясные и смущенные девичьи глаза, прогулки по берегу быстрой Кубани. Эта жизнь оборвалась внезапно. Саша Мелентьев еще ничего не успел достигнуть, ничего не успел осуществить для личного счастья.

Где-то ухнуло, землянка задрожала.

— Во-о-оздух! — послышался протяжный крик.

Где-то заворчал пулемет.

— Опять «рама», — сказал Фильков. — Вот, будь она проклята! Уже выслеживает.

Саша Мелентьев вскинул голову, будто стряхивая с себя мирные воспоминания.

— Алеша, я пойду, — вставая, сказала Таня. — Засиделась я, а там уже, наверное, управились.

Глаза ее с вкрадчивым любопытством скользнули по лицу Мелентьева.

Когда Волгины вышли, капитан Гармаш вздохнул:

— Хороша девица, не правда ли, лейтенант? И в военной форме видна. Особенно глаза, ты заметил?

Саша Мелентьев ничего не сказал.

— А чем наша Нина плохая, товарищ капитан? — ревниво вмешался Фильков. — Не хуже, а, может быть, даже лучше.

— Ну, ты — тоже мне оценщик. — усмехнулся Гармаш, — Хорош гость, да не ко времени. Ну-ка, лейтенант, давайте сюда схему обороны и боевого охранения. — Глаза капитана вновь стали озабоченными и сердитыми. — Тоже нашли время чем увлекаться… Фильков, убери котелки! Живо!

…Алексей и Таня шли по склону лощинки между кустами орешника.

— Алеша, я тот раз не сказала тебе. Я написала домой о Кате, — виновато взглянув на брата, проговорила Таня. — Все написала…

Алексей остановился, неодобрительно посмотрел на сестру.

— Что ты наделала? Ведь ты убила их этим!

Таня закусила губы.

— Я сама не знаю, Алеша, как это получилось. Что-то подкатило к сердцу. Думала — умру. Всю ночь проплакала, а наутро написала.

— Эх, сестра, сестра… Ведь ты знаешь нашу мать…

Алексей сорвал уже начавшую багроветь ветку орешника, стал обрывать листья.

— Алеша, не сердись, — робко заговорила Таня. — Ведь каждый час нас может не стать… Я не хочу об этом думать, но все может случиться. И кто тогда сообщил бы им правду? Ведь только ты и я знали об этом.

Алексей шел, упрямо нагнув голову.

— Да, пожалуй, ты права: к чему скрывать? — сказал он после угрюмого молчания. — Пусть узнают все и всё… всё. — Он задышал часто и трудно и даже, как показалось Тане, глухо скрипнул зубами. — Да, пусть узнают… Я бы хотел, Таня, чтобы все, кто прикинулись теперь нашими друзьями, знали, что нам хватит и своей ненависти к фашистам. Как мы можем смириться? Мы отступим и дальше, но не сдадимся… А потом будем наступать, обязательно будем. Я день и ночь думаю об этом заветном часе. Все горит во мне, Таня! Пусть сыночка нету в живых и то, что говорил Дудников, только случайное совпадение, одна мечта, по я буду думать, что он жив. От этого мне будет легче. Мы будем торопиться. Мы найдем детей многим отцам и матерям. Мы все вернем, Таня, все! И сделаем так, чтобы навсегда снять с человечества возможность таких ужасов и утрат.

Сказав это, Алексей почувствовал, что излил то главное, что волновало его все дни, о чем хотел рассказать сестре еще в прошлый раз. Глаза его под сумрачно нависшими бровями горели, как два уголька.

Таня робко тронула брата за руку.

— Алеша, как мне хочется быть возле тебя, на передовой. Что этот медсанбат? Только ездишь туда-сюда.

Алексей нахмурился.

— Работа в медсанбате не менее нужная.

«А разве не менее нужная была бы сейчас моя работа где-нибудь по специальности?..» — подумал Алексей, и уже знакомое неприятное чувство кольнуло его. Стараясь заглушить его, он продолжал:

— Кроме того, тебе, Таня, надо окрепнуть, возмужать.

Здесь и сильные падают.

— А Нина?

— Нина… Нина — другая, — смутился Алексей, поняв, что обидел сестру.

— Крепче меня? — Таня сердито надула губы. — Почему крепче? Не такая она разве, как я?