Вокруг Чехова. Том 1. Жизнь и судьба

Что же касается пальмовой кошки, то она так и не привыкла к человеку. Все время она пряталась, уединялась, и когда приходили к нам полотеры и, разувшись, начинали натирать полы, она вдруг неожиданно выскакивала из-под шкафа и вцеплялась полотеру в босую ногу. Тот ронял щетку и воск, хватался за ногу, громко взвизгивал и восклицал:

— А чтоб ты издохла, проклятая!

Квартира на Малой Дмитровке была очень тесна, и когда я приезжал, поневоле приходилось иной раз устраиваться на ночлег на полу. Бывало, нечаянно дрыгнешь во сне ногой под одеялом, и вдруг тебе в ногу впивался острыми зубами какой-то нечистый дух: это выползала ночью из-под шкафа пальмовая кошка, забиралась, чтобы погреться, ко мне под одеяло и больно, до крови кусалась.

Брат Антон привез с собою из Сахалина гипсовые группы, исполненные местным каторжником-скульптором и изображавшие сцены из повседневного сахалинского быта: телесное наказание, приковывание провинившегося к тачке и тому подобное; к сожалению, эти группы были сделаны из плохого материала и скоро рассыпались сами собой. Конечно, Антон Павлович рассказывал о своих впечатлениях, и в особенности мне, по ночам, так как за теснотою квартиры мы спали вместе в одной комнате. Между прочим, на меня произвели впечатление три сюжета. Когда он возвращался обратно через Индию на пароходе «Петербург» и в Китайском море его захватил тайфун, причем пароход шел вовсе без груза и его кренило на 45 градусов, к брату Антону подошел командир «Петербурга» капитан Гутан и посоветовал ему все время держать в кармане наготове револьвер, чтобы успеть покончить с собой, когда пароход пойдет ко дну. Этот револьвер теперь хранится в качестве экспоната в Чеховском музее в Ялте. Другой случай — встреча с французским пароходом, севшим на мель. «Петербург» по необходимости должен был остановиться и подать ему помощь. Спустили проволочный канат-перлинь, соединили его с пострадавшим судном, и когда стали тащить, канат лопнул пополам. Его связали, прицепили снова, и французский пароход был спасен. Всю дальнейшую дорогу французы, следовавшие позади, кричали «Vive la Russie!»[29] и играли русский гимн; и затем оба парохода разошлись, каждый поплыл своей дорогой. Каково же было разочарование потом, когда на «Петербурге» вспомнили, что забыли на радостях взыскать с французов тысячу рублей за порванный перлинь (все спасательные средства ставятся в счет спасенному), и, таким образом, эта тысяча рублей была разложена на всех подписавших протокол о спасении французского судна, в том числе и на моего брата Антона. Третий случай — купанье его в Индийском океане. С кормы парохода был спущен конец. Антон Павлович бросился в воду с носа на всем ходу судна и должен был ухватиться за этот конец. Когда он был уже в воде, то собственными глазами увидел рыб-лоцманов и приближавшуюся к нему акулу («Гусев»). За все эти перипетии он был вознагражден потом на острове Цейлоне, в этом земном раю. Здесь он, под самыми тропиками, в пальмовом лесу, в чисто феерической, сказочной обстановке, получил объяснение в любви от прекрасной индианки.

После грандиозного путешествия жизнь в Москве сразу же показалась Антону Павловичу неинтересной, и он уже через несколько дней уехал в Петербург⁸⁷ повидаться с Сувориным. Затем оба они вместе уехали за границу. До этого он еще ни разу не бывал в Западной Европе.

Антон Павлович побывал в Вене, но «голубоглазая Венеция» превзошла все его ожидания. Он пришел от нее в детский восторг. Ее каналы, здания, плаванье в гондолах, площадь Святого Марка и прекрасные вечера заставили его, побывавшего в земном раю на Цейлоне, сознаться, что ничего «подобного Венеции он еще не видал. Хочется здесь навеки остаться», — писал он брату Ивану. Из Ниццы он отправился в Монте-Карло, где проиграл в рулетку 900 франков, но этот проигрыш он ставил себе в заслугу. Он получил благодаря ему новое впечатление, вероятно, подобное тому, какое он испытывал в Индийском океане, когда бросался на всем ходу с парохода в воду: это было его купаньем. Он писал мне по поводу проигрыша: «Я лично очень доволен собой». Побывав в Неаполе, где он влезал на кратер Везувия, и в Париже, где вкусил всей его премудрости, Антон Павлович повернул, наконец, обратно в Москву.

А тем временем подкрадывался уже май, когда необходимо было подумывать о даче, так как нельзя же было прожить все лето в Москве.

И вот мне было поручено найти дачу под Алексином — «во что бы то ни стало». Мои поиски помещения в чьей-нибудь усадьбе оказались безрезультатными, а время не ждало, и я снял одну из тех жалких ковригинских дач у железнодорожного моста на берегу Оки, о которых писал выше.

3 мая, всего только на другой день по возвращении своем из-за границы, Антон Павлович был уже в Алексине. Конечно, моя дача ему не понравилась, так как при ней не было даже забора, а стояла она одиноко у опушки леса, было вообще неуютно и невесело, и к тому же с первого же дня задул такой ветер, что не хотелось выходить на воздух.