Вокруг Чехова. Том 1. Жизнь и судьба

Отказываться было неудобно, я с неохотой встал из-за стола и, достаточно уставший с дороги, поехал в «Лувр».

Там мне сказали, что Татьяна Львовна сейчас в театре Корша, но очень просила, что если за ней пришлют, то чтобы немедленно дали ей знать.

На том же извозчике я поскакал в театр Корша. Я нашел Татьяну Львовну в директорской ложе и передал ей приглашение на вечеринку. Она тотчас отправилась на сцену к Яворской, которая в этот вечер выступала в «Даме с камелиями», и я остался в ложе один. Затем она вернулась и сообщила, что Яворская просит подождать, так как по случаю Татьяниного дня спектакль должен окончиться очень рано, ей же остается еще «только умереть» — и затем она готова. С грустью в сердце я просидел целые два акта в ложе, вместо того чтобы быть на вечеринке и слушать либеральных профессоров. А когда Яворская наконец «умерла», то оказалось, что она была так нервно потрясена от своей игры, что ей надо было успокоиться и прийти в себя. Театр опустел, погасили огни, а я все сижу в ложе и жду. Наконец, Яворская пришла в себя, мы вышли втроем на воздух, и она объявила, что ей еще нужно заехать к себе в «Лувр», чтобы смыть с себя грим и переодеться.

Мы отправились в «Лувр». Был уже двенадцатый час ночи.

А когда мы приехали наконец в дом Пороховщикова к Тихомировым, то вечеринка уже окончилась, вся публика разъехалась, и прислуга убирала со стола.

Так кончился для меня много обещавший вечер 12 января 1894 года.

На другое утро я встретился с братом Антоном у него в номере «Большой Московской». Он посмотрел на меня с сожалением, мотнул головой и сказал:

— Эх ты!..

И больше ничего.

И действительно: эх я!

Был у нас в те времена и еще один знакомый: это — несравненный человек, профессор политической экономии А. И. Чупров. Его очень любила молодежь, а слушательницы Высших женских курсов Герье, в том числе и моя сестра Мария Павловна, увлекались им. Это был необыкновенно порядочный человек, отличающийся при этом глубокой ученостью и огромным ораторским талантом. С безграничным участием относившийся кучащейся молодежи, он вечно за кого-нибудь хлопотал, кого-нибудь выгораживал и у правительства был на самом худом замечании. Я бывал у него, и мне прежде всего бросалась в глаза та скромная, даже, пожалуй, бедная обстановка, в которой он жил. А между тем, как профессор, он получал не мало. Говорили, что он очень благотворил. Его отличительной чертой было то, что он решительно никому не отказывал в услуге. Так, когда у меня захворал чахоткой товарищ и клиника отказалась его держать и уже вызвала с дальнего юга его отца, чтобы он забрал его, как безнадежно больного, и увез домой, — у этого отца положительно не было ни одной копейки не только чтобы увезти с собой умиравшего сына, но даже досыта поесть в какой-нибудь грошовой кухмистерской или столовой. А между тем на одни только билеты на проезд в третьем классе требовалось для двоих около 40 рублей. Где их было взять? Я набрался храбрости и пошел к А. И. Чупрову. Так, мол, и так, помогите, дорогой Александр Иванович! Выручите, профессор!

Он поправил на себе очки, откинулся на кресле назад и глубоко вздохнул.

— Что ж я могу для вас, голубчик, сделать? — ответил он. — Как раз и у меня-то самого сейчас денег, как говорится, кот наплакал. Давайте раскинем умом! — Он подумал. — Вот что, — продолжал он. — Рисковать — так рисковать. Я напишу сейчас записку к миллионеру Асафу Баранову, а вы снесите ее к нему на Новинский бульвар и, ничего не говоря, суньте ему ее в дверь. Больше ничего!

Я отправился на Новинский бульвар, сунул Баранову записку в дверь и безнадежно поплелся восвояси. Вечером я получил от Баранова конверт; в нем оказалась записка следующего содержания: «В кассу Курского вокзала в Москве. Предоставить г-ну Чехову для двух больных отдельное купе 1-го класса Москва — Таганрог».

На Новинском бульваре жил брат знаменитого драматурга А. Н. Островского, Петр Николаевич. Когда Антон Павлович писал свою «Степь», А. Н. Плещеев сообщил ему из Петербурга, что у него есть в Москве друг, именно Петр Николаевич Островский, который обладает замечательным критическим талантом, но так робок, что боится выступать в печати; при этом, писал А. Н. Плещеев, это поразительно добрый и образованный человек. И действительно, вскоре после этого к нам пришел уже пожилой рыжий человек, который отрекомендовался Петром Николаевичем Островским. Антон Павлович усадил его, и между ними начался тотчас же чрезвычайно интересный разговор о литературе; я сидел тут же и слушал его. Когда Петр Николаевич ушел, очень надымив в кабинете плохой сигарой, то брат Антон Павлович сказал мне:

— Замечательный критик! А сколько погибло цивилизаций и великолепных произведений искусства только потому, что в свое время не было хороших критиков!

Через несколько времени, окончив свою «Степь», Антон Павлович позвал меня к себе и вручил мне ее со словами:

— Миша, отнеси это к Островскому, пусть он прочтет!