Войны за Иисуса. Как церковь решала, во что верить

Кирилл в ответ приводит цитаты из Нового Завета, но можно видеть, что он предпочитает тексты мистического и потустороннего содержания. Он оказывает явное предпочтение двум книгам: Евангелию от Иоанна, а также весьма платоническому и наполненному символами Посланию к Евреям. Естественно, он выделяет два ключевых стиха из Иоанна: «Кто видел Меня, видел Отца» и «Я и Отец – одно». Использование Кириллом Писания в других его трудах озадачивает современных читателей. Подобно всем другим христианам древности, Кирилл смело обращается к ветхозаветным отрывкам, в которых принято было видеть пророчества о Христе. Но в силу приверженности александрийской школе он явно перегибает палку, находя здесь взаимосвязи и параллели. Он особенно любит так называемый анагогический метод толкования, позволяющий увидеть в случайных упомянутых в тексте материальных предметах символ духовной реальности или то, что на нее указывает. В своем трактате «Схолии о воплощении», написанном примерно в те годы, Кирилл подтверждает свое учение с помощью ряда ветхозаветных отрывков, в том числе из Пятикнижия и Псалтыри. В Пятикнижии говорится о том, как Бог в пустыне повелел сделать ковчег из дерева, покрыв его чистым золотом, и этот текст, думает он, помогает нам понять воплощение. «Бог Слово соединен со святой Плотью… Ибо золото, покрывавшее ковчег, осталось таким, каким было, а дерево получило богатство славы золота, но не перестало быть деревом». «Множество доказательств» указывало на то, что ковчег был прототипом (образом или предзнаменованием) Христа[207].

Кирилл находил множество свидетельств о божественности Христа в Книге пророка Исайи, которую христиане изучали так внимательно, что она почти обрела статус пятого евангелия. В одном отрывке здесь говорится о том, как ангел взял горящий уголь с алтаря и вложил его в уста пророка. Вот оно, говорит Кирилл, «можно увидеть в угле образ Слова Бога, соединенного с человеческой природой, причем Слово не утратило свое существо, но скорее преобразило то, что восприняло или с чем соединилось, в свою славу и свое действие». Огонь охватил дерево, но не изменил природы дерева – так надлежит думать и о Христе[208]. Быть может, этот текст полон мистики и благочестия, но как библейское основание для христологии Кирилла он далеко не убедителен.

Несторий беспокоился – и не без разумных оснований, – что Кирилл в своей попытке защитить божественность Христа заходит слишком далеко. Читая сегодня послания Кирилла, мы спрашиваем себя: осталось ли здесь хоть что-то от Иисуса человека или чем Бог, умерший на кресте, отличается от Отца, Создателя вселенной? Один из величайших современных исследователей этого спора Френд пишет: «Христос Кирилла остается абстракцией, его человеческая сторона настолько поглощена божественным, что ее просто невозможно различить… Его мышление не опирается на Писание, несмотря на все оставленные им комментарии к библейским книгам»[209]. В своем неутомимом стремлении показать, что Христос не был просто человеком, Кирилл настолько без всякой меры выпячивал божественность Иисуса, что приближался – как считал Несторий – к доктринам Аполлинария.

Кирилл, как беспокоился Несторий, не только был неправ в своем главном аргументе, но и рисковал впасть в более серьезные ереси, включая дуализм, который отделяет материальный мир от духовного. Он призывал Кирилла подумать, не обманут ли тот скрытыми еретиками из Александрии или Константинополя, включая осужденных и изгнанных манихеев. Кирилл стоит на опасном пути: он может начать видеть во Христе лишь божественного гостя, постороннего наблюдателя на земле. Сторонник Нестория Ива Эдесский отмечал, что Кирилл «пошел по неверному пути и оказался в той яме, где находится учение Аполлинария». Евангелия, напоминал Ива, говорят о теле Христа как о храме, предполагая, что божественное в нем отлично от человеческой формы. Но Кирилл этого не может понять. Подобно Аполлинарию, Кирилл «писал, что сам Бог Слово стал человеком таким образом, что невозможно отличить храм от того, кто в нем обитает»[210].

Ненавидимый Кириллом и его единомышленниками Несторий был не реальным человеком, но воображаемым злодеем, созданным из слов, которые вырваны из контекста

Несторий также отмечал, с каким цинизмом Кирилл и его последователи перевирали его слова, чтобы его очернить. Ненавидимый ими Несторий был не реальным человеком, но воображаемым злодеем, созданным из слов, которые вырваны из контекста. В одной из своих проповедей Несторий провозгласил: «Мария, друзья мои, родила не Божество; она родила человека, орудие Божества, неотделимое от него». Кирилл цитировал Нестория так: «Мария, друзья мои, родила не Бога». Несторий на это возражал: «Если здесь заменить Божество на Бога, смысл сказанного сильно меняется». И это полная правда[211].

Крестовый поход Кирилла