Вода в решете. Апокриф колдуньи

Он оттолкнул меня так, словно я действительно была деревенской старухой, преградившей ему дорогу, прося подаяние. Он не понимал, что Интестини проглотит его и переварит без следа, как, впрочем, и вас, потому что вы слишком многое успели услышать и записать, растрепав множество листов пергамента, что – будьте уверены – вы делаете зря, так как викарий скроет ваши записки в глубочайшем из монастырских подземелий, куда спускаются только пауки, крысы и безголовые черви. Пусть вас это не удивляет: ведь больше всего вредят нам те, кому мы больше всего доверяем. Я думаю, синьор, что вы умрете, как мой брат Сальво: тихой, незаметной смертью, между холмами Интестини, чтобы вы лязгом своих инквизиторских кусачек, щипцов и цепей не заглушали голос нашего уважаемого епископа, благословляющего новый герб моего брата Вироне, когда по милости герцога он станет графом и новым повелителем этих земель. Я уверена, что на нем будет изображен дракон графа Дезидерио на пурпуре вермилиона, обведенный знаком просветленных, чтобы все признали тройное наследие моего брата, соединившего в своих жилах кровь Корво, ересь и вермилион. Вам, людям юга, все это покажется лишь геральдическим орнаментом и одним из тех странных чудачеств, беспокоящих умы великих господ, которые настолько объелись мясом и упились вином, что сами уже не знают, где искать развлечения. Но люди Интестини с первого взгляда поймут, что правление вашего трибунала подходит к концу, потому что пришел новый государь, а вы уже наполовину мертвы.

Но если вас не отпугнет судьба Сальво, я окажу вам эту любезность, ибо и труд ваших многомесячных усилий должен быть вознагражден, и расскажу, что учинили с ним на Сеполькро. Мой брат встретился с Ландольфо и его спутниками; и так странным образом совпало, что это были именно те шестеро мужчин, что много лет назад принесли в лачугу трактирщика Одорико мертвое тело нашей матери. Я стояла чуть выше них на валуне и видела каждый жест и удар, который был нанесен. Старики схватили вашего собрата и нанесли ему несколько ударов, сначала палками, потом топорами и другими клинками, которые они взяли с собой для выполнения сего преступного замысла. Они делали это с той же яростью, с какой некогда в том же самом месте забили дракона. Затем они затащили окровавленное тело инквизитора на железную решетку.

Со времен моей юности железные прутья покрылись пятнами ржавчины и заросли высокой травой. Однако решетка по-прежнему была крепкой и закопченной от бесчисленных костров, которые под ней разжигались с незапамятных времен. Ибо вопреки тому, во что вы желаете верить, выковали ее не просветленные, и не они вкопали ее в каменистую почву. Возможно, это сделали псоглавцы, а может быть, кто-то другой, бродивший в былые времена по нашим горам и пивший воду из тех же ручьев, где сейчас утоляем жажду мы. А раз уж вы наконец начинаете меня слушать и открывать уши правде, да будет вам известно – а вам, человеку юга, не знающему наших обычаев, и не пришло бы в голову спросить, – что вы нашли бы в нашей округе множество подобных решеток, покрытых толстым слоем копоти и таких же массивных, будто вросших в землю. Вы, наверное, слышали в признаниях Мафальды и ее кумушек, что жители деревни пекут на склоне Сеполькро первых молочных ягнят, когда их мясо нежнейшее и наполнено неописуемой сладостью. Кроме того, у каждой деревни или пастушьего поселения есть свое место, где на заре весны жители собираются, чтобы плясать вокруг костра, пить вино, печь на решетке мясо и соединять свои тела, грузные и развращенные сытостью и солнцем. Перед рассветом старики собираются у очага и бросают в огонь остатки костей, шкур и прочих следов пира. Они охраняют огонь, пока он не догорит жирным черным дымом, пищей демонов и других ночных тварей. В эту ночь мы отдаем им все, что нужно, чтобы весь оставшийся год с легким сердцем пасти овец и удаляться под сень леса, уходящего корнями в вермилион, который является, не забывайте, кровью драконов.

Итак, вы наконец узнали, как умер мой брат Сальво, которого я носила на руках, когда он был маленьким. Позже я тоже хотела прикоснуться к нему в последний раз, когда он лежал на железной решетке, как огромный кусок мяса. Старики разбежались, испугавшись содеянного, потому что преступления, совершенные в молодости, не вызывают такого отвращения, как те, что мы совершаем в старости. Я стояла в одиночестве, кроша в пальцах крупицы вермилиона, которым надо было посыпать еще кровоточащее тело, а потом полить его эликсиром, приготовленным по наставлениям мастера Гильермо, чтобы оно зажило и ожило, как та двуглавая саламандра, которую после его смерти нашли в его лаборатории. Я долго совершенствовала этот трюк, тщательно и самозабвенно испытывая его на очередных бедолагах, доставленных Лупе, пока, наконец, и его самого не вернула к жизни, чтобы хоть отчасти отплатить ему за то, что он успел сделать для меня до своей смерти.