Вода в решете. Апокриф колдуньи

И это лишь первое из свойств вермилиона, о которых вам забыли упомянуть, когда на своих мулах в упряжке, украшенной колокольчиками, и в повозках, выстланных мягкими подушками, вы отправились к скале Верме, которая, по сути, знаменует конец пути. Потому что за Верме, покрытой хрупким слоем скал, прячется топкое болото драконьей крови, и мало кому удается выбраться из него. Вы, синьор, тоже покоритесь ему, хотя вы и сильнее падре Фелипе и более одержимы. Но когда вам велят уйти, каждая мелкая жилка и каждый сосуд вашего тела будет дрожать и гореть от желания вермилиона, который рассеивается и слабеет в воздухе, по мере того как мы удаляемся от Интестини. Вне Верме его запах становится лишь предательским послевкусием, в отличие от боли, которая останется настоящей, и вы будете ее скрывать, как и все иные тайны, связавшие нас в этих стенах.

Поверьте, что даже если вам удастся сбежать с Интестини, собратья с удовольствием посадят вас в мрачную камеру, чтобы вы не разрушили договор, который вскоре будет заключен между добрым герцогом и моим братом Вироне. Вы будете там выть и умолять о чаше воды, приправленной вермилионом, и они откажут вам с той же жестокой братской ненавистью, с какой вы держите меня в живых, чтобы я развлекала вас пустыми историями. Но когда я перестану говорить, вы захотите большего и, как падре Фелипе, будете жаждать вермилиона больше всех земных благ. Помните, как он скулил, словно собака, когда стражники толкали его в окованную повозку, и рвал когтями землю, пытаясь удержать в горсти хоть каплю пыли, отмеченной кровью дракона? Возможно, от этого вас предостерегал и викарий, прежде чем вы отправились в этот долгий путь, чтобы выследить убийцу своего собрата.

Тот, кто стал слугой Интестини, никогда не вернется к прежнему хозяину и не будет принадлежать никому, кроме вермилиона. Ваш викарий знает об этом, как и епископ, патриарх и герцог. Вы не задумывались, почему, несмотря на все беспокойства и неприятности с моим братом Вироне, герцог сам никогда не ступал на нашу землю, а когда не стало пристава и графа Дезидерио, в качестве защиты и опоры он прислал нам бедного, разваливающегося пьяницу, коим, несмотря на все свое тщеславие, является наш добрый наместник Липпи ди Спина? Почему именно его назначил советником в крае, охваченном ересью и пламенем восстания, несмотря на то, что он, бедняжка, большую часть жизни провел в тавернах, борделях и иных скиниях чувственной радости, а не в замках и военных лагерях? Почему не приставил к нему военных советников, благородных господ или, наконец, пару аббатов и викариев, чтобы они стояли рядом с ним и поддерживали его советом?

Если бы в вас было больше смирения и вы захотели бы слушать внимательнее, вы бы задумались, отчего хранители замка на старости лет, став непригодными к службе, предпочитают доживать свои дни в одиночестве на постоялом дворе Одорико, а не возвращаться в родные края. Кроме того, наши приставы никогда не происходили из высшей знати, несмотря на то что их щедро вознаграждали за верность. Однако облачившись в красное одеяние вермилиона, они становились мертвецами для всего рода, для своих отцов, братьев и родни, подобно тому, как просветленные мертвы для всего мира. И даже когда были открыты ворота наших четырех деревень и проделаны дыры в стенах, к самим вермилианам не пришла вместе с этим бóльшая свобода, и по-прежнему мы приписаны к этой земле, ибо есть узы сильнее, нежели обычай, клятвы просветленных и другие обязательства.

Нет, не заставляйте меня так резко замолчать. Если так будет угодно, я буду молчать и позволю вам уйти, таща за собой тяжелый мешок опасений, который вы пытаетесь от меня скрыть. Но правда в том, что аббат, которого вы привыкли считать отцом, слишком жаждет выслужиться перед орденом, чтобы принимать во внимание вас, ребенка, доверенного ему когда-то с доброй верой. Но возможно, помимо его приказа, вас сюда привело нечто совсем иное. Вы не можете вспомнить, чьи руки подняли вас, кричащего и покрытого кровью, из ног вашей матери и чье наследие вы приняли с первым вздохом.