«Во вкусе умной старины…»

«Баронессе Прайзер, волею несчастных обстоятельств, пришлось служить гувернанткой в двух или трех семьях. Только что она отказалась в одной из них от места из-за плохого обращения и из-за отвратительного поведения хозяев, чему ей приходилось быть свидетельницей (между прочим, эта семья пользуется чрезвычайным уважением в округе)… В первый же день, как приехала баронесса, хозяин дома, к ее ужасу, позвал прислугу и развлекался тем, что приказал этой женщине ловить на нем блох, которых по воскресеньям ищут друг у друга на голове нищие ирландские дети, и эта картина часто потом повторялась. Баронессу считали капризной, потому что в подобных случаях она спешила уйти в свою комнату»[305].

Оговоримся: в высшем свете, в столицах, блох и других насекомых дворянство на себе не носило. Клопы и блохи были кошмаром военных походов и постоялых дворов. Именно поэтому при переездах из городского дома в усадьбу и обратно, помещики предпочитали останавливаться не в крестьянских избах и не на станциях, а в своих шатрах и палатках, в крайнем случае, ночуя в экипажах. Если же Господь доведет остановиться в гостинице, то под каждую ножку кровати подставляли миску, наполненную водой, чтобы клопы, штурмующие по ночам постель, в этой воде тонули. Но и это помогало не всегда, поскольку клопы умеют прицельно падать на спящих с потолка.

Культурные аристократические семьи и в своих подмосковных были избавлены от паразитов. Но обычные помещики жили с клопами и блохами в тесном соседстве, поскольку помещения, занятые дворовыми, были обычным местом распространения насекомых. «Запах клоповника», по свидетельству современника, в людской и прихожей был неистребим[306].

Тем помещикам, которые приезжали в село только на лето, было несколько проще, поскольку «барские» покои зимой не отапливались и клопы с тараканами просто «вымораживались». Летом, правда, была и другая напасть. Соседство со скотным двором, конюшней и псарней не проходило даром — в доме было много мух. Чтобы спастись от них, ночью спали под пологом из «легкой итальянской кисеи»[307]. Днем на окно выставляли специально приготовленную на сладком сиропе отраву, куда мухи, как считалось, должны были слетаться, чтобы расстаться с жизнью[308]. Насколько это помогало, можно узнать из небольшого, но полного подлинных чувств стихотворения Евгения Баратынского «Ропот»:

«Красного лета отрава, муха досадная, что ты
Вьешься, терзая меня, льнешь то к лицу, то к перстам?
Кто одарил тебя жалом, властным прервать самовольно
Мощно-крылатую мысль, жаркий любви поцелуй?
Ты из мечтателя мирного, нег европейских питомца
Дикого Скифа творишь, жадного смерти врага».

То, что смерть «врагов» — паразитов — в чистоте, не было секретом. Мытье и умывание к концу XVIII века стало не просто необходимой частью жизни, а отчетливым культурным знаком — чистоты, здоровья и красоты. В наибольшей степени это относится к возрожденной моде на баню. «В России мытье в бане — пишет все та же Марта Вильмонт, — Почти религиозная церемония». Существовали бани двух типов: парная и обычная — «водяная, где холодная и горячая вода течет по трубам и наполняет большие банные ушаты»[309].

Сестрам Вильмот очень понравилась парная баня, и они описали ее устройство и процесс мытья во всех подробностях. Главное помещение бани — то, где находится полок для любителей пара. Но прежде чем войти туда нужно окунуться в «огромную лохань, в которой можно сидеть по шею в воде», натереться хреном, потом мылом, а уж потом париться и хлестаться веником[310]. «Распарившись, сильные мира сего ложатся отдыхать в постель, приготовленную в соседней жарко натопленной комнате, а простые люди прямо из парной прыгают в снег»[311].