Во цвете самых пылких лет

Мариамка жила вдвоем с отцом. Мать у нее умерла, когда она была еще маленькой, и отец не женился больше. Это она сказала Славке, бродя с ним по парку. И он рассказал ей о своей жизни, о своих родителях, о друге Ваське Тарабукине, о городе, из которого они приехали сюда. Только о встрече в Москве с милицией, о картежных делах в поезде — молчок.

Черной теплой ночью они подошли к ее дому и встали возле кустов акации. У Славки болела голова от Мариамкиной близости. Он наклонил голову, и Мариамка отвернула от него свое лицо.

— Можно, я тебя поцелую?.. — задыхаясь, спросил он.

22

Следующим днем было воскресенье — выходной.

Утром дядя Шалико снова оделся с иголочки, умылся, бархоткой начистил штиблеты, вынул зачем-то электробритву из портфеля, повертел ее и сказал:

— Я пошел на вокзал, друзья мои. Надо побриться. Главное — аккуратность и чистота!

Вышел из сарая, поцокал языком, восхищаясь чудесной погодой, и двинулся в город. Лишь длинная его и тонкая фигура прошла легко и осторожно примерно половину расстояния от прокатного пункта до первой линии домов, Славка дернул Ваську за рубашку и сказал:

— Идем! Надо за ним проследить. Крепко подозрительный мужик!

Случись такое дело вчера утром — Васька никуда бы не пошел, только обсмеял бы друга и послал куда-нибудь подальше, чтобы он не приставал с глупостями к нему, серьезному человеку. Однако теперь обстоятельства изменились: настораживала и машина, черная «Волга», и слова о двух пустых бутылках, которые грузин якобы нашел и сдал, чтобы поесть. Одевается с иголочки, где-то весь день пропадает, ходит на вокзал бриться, спит в сарае, вдали от людей, ужинает батонами с водой, а не как все нормальные люди… Вот, опять пошел на вокзал.

Эти все свои соображения Васька выдал Славке по дороге, пока они крались за грузином. Славка был рад, что друг присоединился к его мнению.

На вокзале дядя Шалико сразу двинулся в туалет, воткнул в розетку шнур и стал бриться. Следить за ним в это время было очень неудобно: он мог заметить преследователей, но друзья все-таки ухитрялись. Заглянут быстро в дверь и скроются моментально. Они знали, что грузин никуда не денется, если вдруг на связь к нему придет какой-нибудь связник, передавать контрабанду, предметы спекуляции.

Личность грузина настолько заинтересовала Ваську и Славку, что они решили не упускать ни единого момента из его сегодняшней жизни. Однако к нему так никто и не подошел, и, дождавшись, когда он побреется, ребята тихонько выскользнули следом на привокзальную площадь. Было бы здорово, конечно, принять участие в раскрытии и поимке крупного преступника: установить связи, собрать улики, сообщить о месте ночевок указанного гражданина… Может быть, милиция оценит их работу — выдаст денежную премию или хотя бы облегчит вопрос с обратной дорогой.

Рядом с вокзалом, между разными буфетами и киосками, два грузина прямо на открытом воздухе жарили шашлыки. Пахло оттуда исключительно вкусно. Кружа по площади, дядя Шалико подгребал все ближе и ближе к этой лавочке, в конце концов подошел к ней вплотную и остановился — словно прилип ногами к асфальту. Нос его снова набряк, верхняя губа обиженно вздернулась. Долгое его стояние не прошло незамеченным. Один грузин оторвался от плиты и поманил его. Дядя Шалико гордо вскинул голову, сделал отрицательный жест и пошел прочь. Кадык его вздрагивал от резких глотательных движений.

Придя в аллейку, он высмотрел лавочку, где лежала оставленная кем-то газета, сел и через некоторое время взял эту газету, причем сделал это с таким видом, будто это была его собственная вещь, которую он, устав читать, просто так положил рядом с собой.

Славка дрожал от возбуждения:

— Видал?! Видал?! Видал?! Взял газету с информацией! Сообщник оставил, а он пришел и взял!

— Может быть, может быть… — бормотал Тарабукин. Однако он все-таки усомнился: — Но ведь на скамейке перед этим никто не сидел. А если бы пришли мы и взяли эту газетку?

— Много ты знаешь! — озлился Славка. — Лезешь тут со своими умствованиями. Лучше смотри как следует.

Смотреть особенно было не за чем. Дядя Шалико, насадив на горбатый нос золотые очки, читал газету очень дотошно. И долго — целый час, наверно. Потом глянул на электронные свои часы, сунул газету в карман и поднялся.

Ровно в двенадцать он подошел к дверям самого роскошного в городе ресторана «Лазурный берег». Ровно в двенадцать швейцар снял дверь с запоров и поклонился первому посетителю. Это был Шалва Кикнадзе.

Сквозь завешанное тюлевой занавеской стекло, отделяющее помещение ресторана от улицы, Васька со Славкой наблюдали за грузином.

«Значит, бутылочки сдаете? — задыхался яростью Славка. — Батончиками с водичкой питаетесь! Так-так-так…»