Вместе и врозь

Между прочим, я заметил, что с полярными путешественниками, капитанами дальних плаваний, учеными отец в своих записях как бы полемизировал чаще, чем с признанными писателями и философами, хотя выписок из знаменитых прозаиков в его книгах куда больше, чем других.

Возможно, если произвести тщательный анализ, можно установить его привязанности и его склонности к определенным авторам. Но я этого не делаю. Для чего? Ведь и без статистики ясно: первым писателем, к которому он постоянно обращался, был Чехов.

А вот из Тургенева всего одна неполная строчка! "…только любовью и движется жизнь". И Тургенев. ("Воробей") и уже за скобками —??? и без кавычек: от яслей до крематория преследует человека плотный туман вранья. Люди так привыкают к нему, что и не помышляют о ясном небе. Живут как на Венере.

Почему он это записал? Может быть, в неудачный день? Или под плохое настроение? Все может быть… то есть — могло быть.

А со стороны он казался таким ясным, таким в себе уверенным.

Перелистывая его записные книжки, снова и снова перечитывая каждую страничку, я думаю: а ведь он был одинок, мой отец. С кем ему было поделиться мыслями о цене жизни, об отношении к славе, о самовоспитании, о любви и ненависти? С матерью? Едва ли. С товарищами? Может быть, только я не знаю по-настоящему близких ему друзей. С той женщиной, к которой он собирался вроде когда-то уходить? Но была ли на самом деле женщина? А если и была, то это еще вопрос — та или не та?..

Едва ли записные книжки раскроют отцовскую жизнь, едва ли позволят узнать о нем больше, чем я знаю. И все-таки я читаю их снова и снова. Эти книжки — единственно оставшийся от него капитал, который может принести в будущем какие-то проценты.

"Честные сомнения все же лучше слепоты". Альфред Теннисон.

И рядом: Пушкин провел около 8 лет вне дома и наездил 34 (!) тысячи верст…

Странно, вечные Зоины ссылки на авторитеты меня только раздражали, а записи отца не только не выводят из себя, а, напротив, заставляют думать и как-то мягко, необидно укоряют: "Серость ты, братец. Мало читал. Мало знаешь. Плохо. Смотри, пройдет жизнь в сплошной суете".

И будто бы голос отца слышу:

— Думай, мужик, думай. Сам старайся…

Говорят, раньше инженеры умнее были. Сомневаюсь, но одно представляется мне вполне вероятным — общеобразовательный диапазон выдающихся инженеров старой школы был пошире нашего. Коэффициент интеллигентности ценился когда-то дороже…

12 июля

Весь день идем вдоль Цейлонского берега. Каемка песка, дальше полоса зелени, еще дальше затуманенные дымкой горы. Главный контур возвышенностей сливается с краем бледно-голубого выгоревшего неба.

Цейлонский берег — оживленный морской проспект. Много встречных и попутных судов. Все попутные нас обгоняют. Впрочем, это и не удивительно: наша старушка построена в Сиетле в 1918 году. Учитывая это обстоятельство, мне, по возрасту младшему, полагается к ней обращаться на "вы", что я и стараюсь делать…

На палубе репетирует самодеятельность.

Выпущен очередной номер судового "Крокодила". Рисунки — ничего не скажешь — хороши, а что касается текстов — впечатление такое, будто у крокодила повыдергивали все зубы…

Кажется, у Эммануила Казакевича, если не ошибаюсь, в "Доме на площади" высказана такая мысль: дай много денег бескорыстному — и он поедет путешествовать, дай корыстолюбцу — он станет приумножать капитал.

Мне трудно говорить всерьез о глубине подобных идей, очень уж все это лежит на поверхности, но одно неоспоримо: Босфора, Адена, мимолетного видения Цейлона, ночей в Индийском океане я уже не могу промотать, проиграть в карты, кому-нибудь подарить. Больше того — ничего этого у меня нельзя отобрать, не отбив предварительно память. Это — мое!

А черта тебе в мимолетном видении Цейлона? Ну и что с того, что его горы Педроталлагала в 2524 метра высотой и Киригалаллипола в 2380 метров поглядели тебе вслед?

Ничего, конечно, если мерить жизнь единственно комфортной меркой. Но если есть в тебе хоть что-то живое и беспокойное, то и Педроталлагала и Киригалаллипола имеют особую цену, хотя бы ту, что позволяет понять смысл превосходных строчек Расула Гамзатова:

Даже те, кому осталось, может,
Пять минут глядеть на белый свет,
Суетятся, лезут вон из кожи,
Словно жить им еще сотни лет.

А вдали в молчанье стовековом
Горы, глядя на шумливый люд,
Замерли, печальны и суровы,
Словно жить всего им пять минут.

— Слова! — сказал бы Фурман, услышь он такие рассуждения.