Вместе и врозь

Приблизиться к горизонту хочется. Конечно, горизонт лапой не потрогаешь, а охота…

Засыпаю под мерный шум машины и легкое жужжание вентилятора. Хочется увидеть добрый береговой сон. Чтобы в лесу, чтобы на холодке, чтобы в тиши случалось со мной что-нибудь хорошее…

Но сон, как назло, не снился, и только утром, по сигналу побудки, я узнаю, что спал. Конечно, у меня болят плечи, ноет спина; облупилась кожа на носу и щеках. И первая мысль — подлая: сегодня будет все снова, может быть, даже хуже, чем вчера. Не даю себе времени на поиск "хитрого хода", который увел бы меня от работы, и иду к боцману…

Не знаю, что легче — скалывать ржавчину зубилом или счищать проволочной щеткой. Сегодня я шаркаю по борту щеткой. Рыжая пыль оседает на руках, забивается в нос, ест глаза… Но этого мало — щетка производит еще отвратительный взвизгивающий звук, от которого делается кисло во рту и отдельные волоски на спине становятся дыбом…

Постепенно я втягиваюсь в мерный, отупляющий ритм моей ломовой работы и вроде бы перестаю реагировать на взвизгивания проволоки по железу.

Все-таки в моих жилах течет кровь настоящих мастеровых, и любая работа, требующая терпения и силы, всегда у меня получалась и получается не хуже, чем у других!.. Это приятная мысль. Самоутверждающая!

Жарко. Покачивает. Хочется пить. Стараюсь думать о чем-нибудь постороннем.

Что мне осталось от отца?

Во-первых, его потрепанная кожаная куртка. В последние годы он уже не летал в ней, а только копался под автомобилем. Кожа пахнет дешевым бензином. Куртка широковата в плечах, "молния" заедает, и закрывать ее надо очень осторожно…

Во-вторых, мне достались отцовские, большей частью технические книги. К сожалению, по работе я почти не соприкасаюсь с авиационной проблематикой, и эти книги стоят у меня на полках без дела…

В-третьих, у меня есть отцовское ружье. Очень дорогое, очень красивое, совсем новое. Ружье ему подарили на пятидесятилетие. Отец ни разу не выстрелил из него. Он не любил охоты и всегда зло потешался над теми, кто ездит в разного рода заповедники и закрытые охотхозяйства проверять свое молодечество на полудомашних зайцах и домашних лосях…

А еще что осталось от отца?

Из вещественного — его аккуратные записные книжки. Штук двадцать. Они одинаковые с виду — размером чуть больше ладони, переплетенные в серый шершавый материал. Вероятно, он заказал их разом знакомому переплетчику. Книжки пронумерованы. Каждая страничка исписана ровным, густым почерком. Система записей мне непонятна — деловые заметки, связанные с работой, и отдельные слова вроде напоминания, и выписки из прочитанных книг, и постоянно повторяющиеся раздельчики: "Узнать" и "Сделать".

Узнать:

1. Вышла ли "Аэродинамика" Лев-она, втор, изданием?

2. Ставят ли сейчас "Аиду"? Когда?

3. Имя и отч. Защепина?

4. Ск. стоит трансформатор на 1 кВт? Есть ли в продаже?

5. РМЦ?

6. Кто занимается люминофорами? Ведомство?..

В этих его "Узнать" бывает и по пяти, и по двадцати пяти пунктов. И всегда столбиком, с номерочками, аккуратненько. Выяснив то, что его интересовало, он вычеркивал вопросы. Вычеркивал ровной, словно по линейке проведенной чертой…

Признаться, я никогда не видел своего отца читающим. И только теперь, роясь в его записных книжках, узнал, как он много читал и какое разнообразное было у него чтение.

Вот он выписывает: "Тот лжет, кто утверждает, что не боится смерти. Всякий человек боится умереть: это великий закон чувствующих существ, без которого все смертные существа вскоре были бы уничтожены. Боязнь эта — приспособление природы, не только безразличное, но и хорошее по существу и согласное с порядком вещей". Ж.-Ж. Руссо. И со свойственной отцу основательностью — Полн. собр. соч., 1876, т. II, с. 432.

Надо же! У него и на Руссо времени хватало, а я, признаться, так и Шиллера прочесть никак не могу. Знаю, конечно, классик и всякая такая штука, а чтобы до книжек его дотянуться, ну просто руки не доходят…

И по какому принципу он выписывал "классические" мысли, вот тоже не могу понять. Ну для чего ему это было нужно: "Шум еще ничего не доказывает: порой курица снесет яйцо, а кудахчет так, словно снесла целую планету". Марк Твен.

Выписал он эти слова, и что дальше?

И почему рядом с Марком Твеном оказался Козьма Прутков: "Да разве может быть собственное мнение у людей, не удостоенных доверием начальства?.."

Едва ли отец собирал, аккуратно выписывал чужие мысли, чтобы просто щеголять ими письменно или устно — на него это непохоже.’ Может быть, чужие мысли помогали ему думать? Может быть, с их помощью он шлифовал свои собственные умозаключения?

Вот он выписал из Джеймса Кука: "Истинное удовлетворение дает не само достижение цели, а преодоление препятствий на пути к ней". И рядом теми же чернилами, только без кавычек: Заслуженная слава портит людей сравнительно редко, а незаслуженная — всегда и обязательно. Механизм славы — штука ясная, куда сложнее "ядовитая химия"…