Вместе и врозь

День за днем меня преследовали строчки из письма тети Леси, которое я случайно прочел. Я видел эти строчки, будто они были написаны на потолке, в таблицах радиотехнических справочников, даже на изнанке век, когда я закрывал глаза.

"По-моему, ты просто не понимаешь, чего натворила. Это надо же было додуматься пойти к начальству!.. Ну а если когда-нибудь, от кого-нибудь случайно он узнает, что ты сама пошла и заложила его, предала… неужели ты думаешь, что он простит такое?"

А ведь он простил. Простил!

И знал об этом только я. И ничего не мог ей сказать, потому что обещал отцу молчать. А если совсем честно, так я и не хотел ничего говорить матери. Да, не хотел. Я не испытывал к ней сочувствия. Понимал — плохо это, так не должно быть. Но так было.

Мне не удается притворяться, а тут я притворялся все время. И вероятно, это последняя причина, прогнавшая меня из дому.

Что же касается самой Одессы-города, так Одесса — чистая случайность. Мог быть и Мурманск…

В Одессе я должен установить шесть блоков специального оборудования на старом-престаром пароходе и после этого сто дней качаться с моими драгоценными ящиками по разным морям, под разными широтами. Такая командировка называется, как сказано в приказе: "Испытание изделия СК26/Н в условиях тропиков и экстремальных морских нагрузок".

Собственно, испытания буду вести не я — океан, а мое дело состоять кем-то вроде секретаря и статиста при изделии, фиксируя поведение каждого блока в специальном дневнике.

Если наша посудина начнет тонуть, я должен спасать ящики. Как? Ориентируясь на местные условия и не пренебрегая никакими возможностями…

И еще мне предстоит постоянно помнить, что поставленные на испытание блоки обошлись государству в десять раз дороже, чем весь пароход со всеми находящимися на нем грузами.

Законный вопрос: а кому это все нужно?

Наикратчайший ответ: будущему! Когда-нибудь любой человек, находящийся на поверхности земного шара или в непосредственной близости, сможет мгновенно связаться с другим человеком. Чтобы эта мечта воплотилась в реальную конструкцию, в систему, сегодня надо качать наши изделия в океане, держать их под ударами тропических ливней, парить на экваториальном солнце. Ничего удивительного: первая компьютерная установка была величиной с дом, а сегодня индивидуальная ЭВМ вполне умещается в футляре пишущей машинки…

Вот так.

А пока — ни океана, ни тропиков, ни экстремальных условий. Только Одесса…

В школе я учился довольно-таки турбулентно, а ежели сказать проще — то густо, то пусто. По математике и физике — преимущественно густо, по литературе, географии, истории — как получится.

Но память у меня всегда была хорошая. И стихи как-то сами собой вклеивались в голову. Правда, не те, что нас заставляли зубрить наизусть, те мне почему-то не нравились, те раздражали…

Почему я вспомнил об этом сейчас и здесь? А вот почему: не успел шагнуть на одесскую землю, и сразу во мне появился Пушкин. Появился в том, значит, смысле, что стихи его сами собой всплыли в памяти:

В году недель пять-шесть Одесса
По воле бурного Зевеса
Потоплена, запружена.
Все домы на аршин загрязнут,
Лишь на ходулях пешеход
По улице дерзает вброд,
Кареты, люди тонут, вязнут,
И в дрожках вол, рога склоняя,
Сменяет хилого коня…

Пусть Фурман и наговорил на прощание, будто по призванию я эстрадник и к тому же еще критикан, но, может, это не так уж и плохо? Может, так и надо — видеть плохое и не молчать? Вот Александр Сергеевич не очень-то стеснялся правду про Одессу говорить, хотя, судя по всему, он любил этот город!

А дальше что он писал?
Но уж дробит каменья молот,
И скоро звонкой мостовой
Покроется спасенный город,
Как будто кованой броней.

Вообще-то я не лирик, хотя этим, пожалуй, хвастать нечего, да что делать, если таким уродился… Все, что можно подсчитать, свести в график, мне куда понятнее и ближе изложенного в словах и представленного в так называемых образах. Может, в чем-то Фурман и прав, но не в главном… Хотя черт с ним, с Фурманом!..

Но Пушкин! Это — Пушкин!

Однако в сей Одессе влажной,
Еще есть недостаток важный;
Чего б вы думали? — воды…

Тут я немножко подзабыл, строчки три, наверное, а дальше так.

Но солнце южное, но море…
Чего ж вам более, друзья?
Благословенные края!

Вот так начинается для меня Одесса.

И все-таки я еще раз, надеюсь, последний, вспомню Фурмана. Мы не спелись, не нашли общего языка, но потому ли, что плох я или плох он? Возможно, мы оба — хуже, каждый по-своему… А возможно, мы существуем в разных масштабах, и мне еще расти и расти до тех высот, на которых я не сумел удержаться?..