Вместе и врозь

В этом НИИ работала… даже не знаю, как ее назвать — дама, коллега, женщина? Словом, некто по имени Зоя. Собой — ничего. Не красавица и не крокодил. Так — "помесь. Была она лет на пять старше меня. Но на глаз такое трудно обнаруживалось: следила за собой — физзарядка, душ, аутотренинг… Словом, можно позавидовать. И старалась Зоя не зря — фигурка как из балета на льду, ноги до горла, талия что у осы и никаких излишеств нигде…

А началось все так.

Стою курю в коридоре. Подходит, кладет мне руки на плечи, заглядывает в самые зрачки:

— Вам надо читать Стефана Цвейга, мой прекрасный юноша. Это Цвейг сказал: "…нет ничего более ужасного, чем одиночество среди людей". Понятно? — Повернулась и как ни в чем не бывало пошла, пощелкивая каблучками, в свою лабораторию. А я остался стоять, хлопая глазами.

Потом у ребят спросил, что это, дескать, за странная, мягко выражаясь, особа? А они: тс-с, Зоя Александровна не такая уж странная — кандидат наук она, голова… но имеет слабость к молодым людям твоего, то есть моего, типа. Берегись! Зоя Александровна — роковая женщина: как она решит, заметь — она, а не ты, — так и будет…

И верно, я, можно сказать, даже и не заметил, как очутился у нее под крылышком и как с самого начала она решительно повела "в счете".

Теперь думаю: ну а что любой другой на моем бы месте сделал, когда такая женщина взяла его за уши, поцеловала в губы и, смеясь, шепнула:

— Милый мой дурачок, а не пора ли снять напряжение?

Хуже другое — она и на самом деле взяла меня в плен, лишила воли. Надо мной открыто подтрунивали, кое-кто жалел меня, наверное, половина института посмеивалась, я злился и все равно по первому же ее взгляду шел на приводную… И все это время с самого начала знал, чувствовал — добром не кончится, знал, да сделать ничего не мог.

А тут как раз отец… и я совсем скис.

И бежал ото всех — от матери, от Тины, от ее всем и всегда довольного Павла. Куда мне было деваться? Само собой получилось — к Зое, больше некуда.

Между прочим, Зое я ничего в подробностях не рассказывал, ни про отца, ни вообще домашнюю ситуацию не расшифровывал. Словом, она знала о самом факте.

И вот как-то привалившись ко мне, заглядывая в глаза тихонечко так, не сказала даже, а промурлыкала:

— Помнишь, как у Ремарка: "Герои должны умирать. Если они выживают, то становятся скучнейшими людьми на свете…"

Скорее всего она это без задней мысли, не по злобе сказала, может, даже в утешение. Зою вообще-то нелегко было понимать. Только тут меня всего аж передернуло, и как случилось, не понимаю — только, не задумываясь о последствиях, ляпнул я всей пятерней по ее физиономии…

Она не расплакалась, вроде даже не очень удивилась.

— Кажется, ты начинаешь меня воспитывать, Алешенька? Может быть, так и надо… я подумаю. А пока — ступай. Я скажу, когда тебе можно будет вернуться.

Что было делать? Просить прощения? Каяться?

Ничего этого я не стал делать — ушел. Было мне и стыдно, и неприятно, и тошно.

Но, что противнее всего, когда примерно через неделю она позвала меня, я опять пошел. Да какое там пошел — полетел, как наскипидаренный… И все было так, будто ничего вообще не было.

— Ты хорошо смеешься, Алешенька! А смех, как метко определил французский классик прошлого века, — "физиономия ума". Умница моя. Мальчик мой. Хороший. Соскучился? Я — соскучилась! И не скрываю.

Чем дальше, тем невозможнее все это становилось. Я уже не мог слышать ее голоса, меня бесила ее эрудиция, и эта идиотская манера без конца и по любому поводу цитировать великих, меня раздражал ее агрессивный цинизм, и все равно я бежал к ней, словно боялся опоздать.

Конечно, Зоя — умная баба, этого у нее не отнять. Однажды я попытался соврать, не помню даже, по какому поводу; она только усмехнулась и, длинно растягивая слова, сказала:

— Але-шень-ка, го-лу-бо-чек мой, если врешь, то хоть делай это вдох-но-вен-но.

В конце концов я попытался взбунтоваться. Придрался к пустяку, не стоившему совершенно никакого внимания, и стал, как последний дурак, демонстративно ухаживать за миленькой, глупенькой буфетчицей Капой. Вот, мол, пусть все видят — с Зоей кончено, и я, свободный человек, поднимаюсь на очередной виток своей жизни!

Я куражился и кукарекал форменным петухом…

Как ни странно это может показаться, меня осудили все, кроме… Капы и Зои Александровны.

Капа краснела, роняла тарелки, когда я входил в буфет; млела, стоило мне выдать любую двусмысленность, а Зоя Александровна только посмеивалась.

И так продолжалось две недели.

А потом я получил телеграмму.

С ПОШЛИНОЙ БЕССМЕРТНОЙ ПОШЛОСТИ КАК СПРАВЛЯЕТСЯ БЕДНЯК КОНЕЦ ЦИТАТЫ ИЗ МАРИНЫ ЦВЕТАЕВОЙ ХВАТИТ ЖДУ ЗАВТРА ДЕВЯТЬ

И я пошел. И был у нее ровно в девять, что называется, с боем часов.

Зоя посмотрела на меня вовсе не осуждающе, а сочувственно и спросила:

— Для чего портить жизнь этой хорошенькой обезьянке? Или ты не понимаешь, что дураков надо беречь?! На их фоне мы выглядим куда лучше, Алешенька…

И это — вторая причина, по которой я оказался в Одессе. Вторая, но тоже не последняя.