Вместе и врозь

— Конец месяца, обычная нервотрепка…

— Ты хотел мне что-нибудь еще сказать?

— Нет.

"Скажу завтра", — подумал я.

Ну а завтра выяснилось, что тридцать первое число миновало, тридцать второго не бывает. А первого числа нового месяца я уже много-много лет подряд начинаю "совсем другую жизнь" и стараюсь изо всех сил не тащить в эту "другую жизнь" ничего из старой…

Леся — Клаве

Дура ты, дура, Клавка, и больше никто! Хочешь, обижайся, а хочешь, терпи. Только другого названия тебе нет. Ну, чего разнюнилась? "Не случилось ничего, но может случиться!" Факт, может. Идет человек по улице, а ему сосулька по башке — бац! И нету человека! Так что ж, всю зиму из дому не выходить?

Рассуждаешь больно много, а от слов твоих одна скука. Действовать надо! Особенно в нашем с тобой возрасте. Ясно?

Пройдет еще годика три, ну четыре, и кто ты будешь? Бабушкой Клавой ты будешь! Охота? Ни в жизнь не поверю, что ты об этом мечтаешь. Так вот, мое решительное и последнее тебе "указание" — пользуйся жизнью, ворочай обстановку по-своему, а не распускай нюни. И подумай получше: чего тебе не хватает? Детей отрожала, мужик при тебе: надоел свой — прибери к рукам чужого: средства есть, квартиру имеешь, машину тоже… Ну, чего, чего тебе не хватает?

За приглашение спасибо, только приехать сейчас не могу. Детка моя великовозрастная, Федюнчик мой, требует постоянного надзора. Уеду, он тут такую свалку устроит, что потом не расхлебаться и за год! Лучше ты приезжай! У меня все условия подходящие и для разговоров, если ты без них не можешь, и чтобы раскрутку устроить… А своему скажи, что я сильно заболела и без твоего участия и помощи могу копыта откинуть. Наври похудожественней и приезжай. Жду. Леся.

16

Отец мой хорошо зарабатывал. Настоящей нужды семья никогда не знала. По натуре отец не был жадным — легко давал взаймы и без особого труда прощал должников, когда те не торопились или вовсе забывали возвращать взятые на недельку ссуды. Но поговорить о деньгах, об их особой роли в жизни отдельного индивида и всего человечества в целом любил!

Его теоретические рассуждения о всемогуществе капитала, выгодном и невыгодном помещении средств, процентах простых и процентах сложных всегда казались мне материей совершенно абстрактной и нисколько не увлекали. Но так как эти рассуждения постоянно до меня долетали, то что-то все-таки откладывалось. Помнится, я однажды спросил у мамы:

— А вообще-то деньги — это что?

Мать ответила не задумываясь:

— Деньги — это вещи, которые ты не купил, но можешь купить, и многие удовольствия, которые ты не получил, но можешь получить, если располагаешь нужной тебе суммой…

Объяснение показалось понятным. Так и вырос, сохранив это наивное и, конечно, сильно упрощенное представление о всемогущем денежном эквиваленте.

Став летчиком, а потом летчиком-испытателем, я зарабатывал достаточно, чтобы не задумываться, на что и как тратить свои доходы. Да, собственно, я никогда и не занимался своими семейными финансами. Деньгами распоряжалась Клава. Вероятно, она это делала хорошо, потому что никогда не говорила, что ей чего-то не хватает, у кого-то надо занять…

Не было в нашем доме ни "денежных" разговоров, ни столкновений по этому поводу. И я до крайности удивился, когда случайно услышал, как Клава отчитывает Тину:

— Ты что, рехнулась? Ну, как я могу отцу сказать… Его же Кондрат хватит… Он этого не понимает и никогда не поймет. — Как выяснилось, речь шла о какой-то сверхшубе — предмете мечты моей дочки.

Вмешиваться в разговор при Тине я, разумеется, не стал, но потом спросил у Клавы:

— Почему, интересно, ты решила, что я могу упасть в обморок от каких-то расходов? Разве я тебя хоть в чем-нибудь ограничиваю?

— Не ограничиваешь. Но нельзя же позволять Тине замахиваться на такие дорогие вещи. Рано. Это невозможно и не нужно из воспитательных соображений.

— Допустим, и скорее всего ты права, — сказал я, — но для чего же из меня делать пугало и держиморду?

— Ты для детей не пугало и не держиморда, а так, между прочим, отцовский авторитет только укрепляется.

Тогда я не стал спорить. А теперь, вспомнив своего отца и его пространные рассуждения о накоплениях, сбережениях, выгодном помещении средств, почему-то испытал чувство устойчивого раздражения.

"Даже самые высокие воспитательные соображения не должны приходить в противоречие с истиной, — подумал я, — воспитание должно опираться на полнейшую правду".

17

Утром я отлетал. Машина вела себя вполне прилично, никаких ненормальностей не обнаружил ни экипаж, ни самописцы, регистрировавшие каждое дыхание двигателя, каждое отклонение рулей…

Валенчус был доволен.

Самарский сказал:

— Пока все идет нормально.

Пока! Надо было слышать, как он произнес это! И все-таки он не испортил мне настроения.

Быстро написав отчет о полете, я собрался поехать с аэродрома на завод, когда меня позвали в отдел кадров.