Влюбленный злодей

Пока я ожидал прихода пристава Протасова, полицеймейстер Таубе спросил меня, как успешно идет мое расследование дела отставного поручика Скарабеева, поскольку заинтересованность самого Государя Императора в скорейшем и непредвзятом раскрытии этого дела была известна Александру Александровичу.

– Полагаю, дело близится к завершению, хотя из-за многих неясностей в нем до истины еще далековато, – ответил я, давая понять, что до той поры, пока дело не завершено, никакой конкретики от меня не добиться никому, включая самого полицеймейстера. К тому же я говорил правду: неясности в этом деле имелись, и немалые…

– Если нужна еще какая помощь, мы все, – барон фон Таубе посмотрел на своего помощника по сыскной части Знаменского, – к вашим услугам.

– Благодарю вас, – искренне ответил я.

Пристав одной их четырех городских полицейских частей Дмитрий Михайлович Протасов оказался человеком с юмором и отличной памятью, что для служителя полиции весьма полезное качество. Что же касается юмора, он в любом деле не бывает лишним, а в полицейском – тем более. Поскольку ежели ко всему, с чем приходится сталкиваться по долгу службы, относиться с переживанием, то сердце может просто не выдержать.

– Да, – сказал пристав Протасов, – ту ситуацию я хорошо помню. Двадцать восьмое июня, день весьма прохладный, да еще к вечеру дождь стал накрапывать. Словом, погода мерзкая, особенно не покупаешься… И тут мне докладывают, что днем человек в воду сиганул, утопиться, видите ли, пожелал, да лодочники этого дурня вытащили. Я спрашиваю, откуда это известно? А мне ответствуют, что соседи графа Борковского эту новость сообщили со слов генеральши Борковской… – Дмитрий Михайлович перевел дух. Мы, в свою очередь, – я и полицеймейстер барон фон Таубе с помощником по сыскной части подполковником Знаменским – внимательно его слушали. – Я послал своего околоточного, чтобы тот разобрался. Чтобы выяснить, кто такой, почему решил наложить на себя руки, кто этого несчастного спас, сколько имелось свидетелей этого происшествия и что конкретно они видели. То есть произвести по форме розыскные действия, ибо оставлять таковое происшествие без внимания – значит дать повод к повторению подобного…

– Совершенно с вами согласен, – вставил я.

– Околоточный разбирался с этим делом до полуночи. А наутро явился ко мне для доклада, по которому выходило, что никто в день двадцать восьмое июня в Оку не бросался, и никто никакого молодого человека из реки не спасал. Я к околоточному: «Как так? Верно, ты все это время в трактире просидел или к милашке какой в гости хаживал, поэтому и сказать тебе нечего?» А он мне: «Никак нет, господин пристав, ходил всюду, расспрашивал соседей Борковских, лодочников и перевозчиков и прочих встречных и поперечных… И ответ мне следовал один: никто ни утром, ни днем, ни вечером двадцать восьмого июня, как и двадцать седьмого числа и ранее, в Оку топиться не кидался, и никого из реки не спасали. Все, что говорилось про неудавшегося утопленника и его спасение, – сплошная небылица!»

Ну, я решил перепроверить, правду ли мне сказал околоточный. Походил, поспрашивал. Оказалось – чистая правда. Никто из лодочников про неудавшееся самоутопление даже не слышал. Потом я направился к Борковским, чтобы выяснить, кто выдумал эту басню и с какой целью. Пришел. Спрашиваю госпожу генеральшу: «Вы сами видели, что кто-то в реку бросался? Поскольку всех обошел, кого мог, но никто такого не видел»… «Нет, – отвечает генеральша, – сама не видела, дочь моя видела». Идем к дочери: «Это вы видели, как в Оку человек кинулся, и потом его лодочники спасли?» – «Я, – отвечает. – Он едва не погиб». – «А может, вы знаете, почему он в реку кидался?» – спрашиваю я дочь генеральскую так, для проформы, и вдруг слышу ответ: «Знаю». – «И отчего же» – «От неразделенной любви ко мне», – отвечает генеральская дочь. Я ей: «Что же, это поклонник ваш? Знаете вы его? Как его имя-фамилия?» А она: «Нет, это не поклонник. И как его зовут, не знаю. Я его вообще сегодня в первый раз увидела». – «А откуда же вам известно, что это от неразделенной любви человек утопиться пытался?» – «А он мне сам это написал», – отвечает дочь генерала и письмо показывает. Дескать, письмо это сегодня подбросили…

– Вы его читали? – задал я вопрос приставу.

– Как можно! Это же не мне письмо было, – с некоторым недоумением посмотрел на меня пристав.

– А скажите, – после недолгого раздумья спросил я Дмитрия Михайловича, – какое у вас сложилось впечатление о юной графине Борковской?

– Отвечала она очень уверенно. Будто правду говорила, – посмотрел на меня пристав Протасов.

– А вы полагаете, что она неправду говорила? – быстренько ввернул я приставу новый вопрос.