Вляп

Тут, видно, большая ватага собралась. Вот и захватили по весне Олешье — последний русский порт на Чёрном море. Точнее на Днепре, но недалеко от устья. Как половцы в Дикое Поле пришли — Русь земли только теряет. Последний ход к морю остался. Теперь и тот закрыли.

* * *

Хорошо лодия с Хотенеевыми наложниками под Каневым остановилась. Успели остановить. А то были бы эти мальчики берладниковским ватажком использованы. Во всех смыслах. Поскольку в большой банде — порядку мало. Что таких детей можно перепродать с выгодой — берладники бы поняли. Да вот… как, кому, когда… А мясо молодое — вот оно.

Бабы, что в Берладах есть, там же и остаются. Кто из ватажка к зиме живой вернётся — того и приголубят. А пока разбойнички сами, одинокие, не обогретые, не приголубленные. А тут мальчики… чистенькие, молоденькие, мягонькие. А берладники тока-тока с моря, с похода, с боя-сечи…

Как-то я раньше о таких… поворотах возможной судьбы — не задумывался. Не, я понимаю: «Святая Русь», дикое средневековье, бандиты с мракобесами под каждым кустом. Но вот как-то на себя примерять… А ведь вполне мог там оказаться. Связанный, в ошейнике, безоружный, бессмысленный… Перед тысячной бандой отморозков.

Мог оказаться… Или — могу. В любой момент.

* * *

Кто Олешье держит — тот и Русь за горло взял. Туда идёт вся греческая, да и вообще — Черноморская, торговля. Днепр, однако. Отец-батюшка. С него не свернёшь.

Когда один из русских князей встал на порогах да начал караваны торговые разбивать — тогдашний киевский князь откупился: всё ж родня — целый город и неплохой отдал. Потом ещё война была с Остомыслом Галицким. Поскольку его город и отдали.

Была у Руси Тмутаракань — целое княжество на Тамани. Лет двести была. Большое княжество. Когда Святослав хазар побил — туда пошёл. Там дружину пополнял. Хорошо пополнил: хватило на Дунай идти, греков бить.

Нету больше Тмутаракани — вырезали половцы.

Были селения по Дону — «Белая Вежа». Сначала хазары жили. Там перед Великой Отечественной в степи в траве колонны мраморные валялись. Византийцы привезли. Строили православные греки хазарам синагогу. С мраморными колоннами. Синагогу — поскольку у иудеев храм один — Соломонов. Остальное синагоги — «дом собраний». Ближайшее однокоренное — синод.

Хазар побили, земли отобрали, заселили. Местную шелупонь степную погоняли. Строились, пахали, рыбу ловили. Лет сто. Предвестники Всевеликого Войска Донского. Нынче — нету.

Поганые вырезали.

Были четыре города по Северскому Донцу. Лет за 200 до меня там один араб проезжал, называл Северский Донец — «Русская река».

«Волга, Волга, матерь Волга,
Волга — русская река».

Будет и Волга русской рекой. А был — Донец.

Пока поганые не пришли.

Низовья Днестра братец Владимира Святого отдал. Ярополк. Первый христианский князь на Руси. За несколько побрякушек и рулонов ткани. Вместе с людьми.

Аляска — отнюдь не ново. Продать своё, людей своих — это наше, исконно русское, истинно православное.

Жили в Поднестровье два племени славянских — тиверцы и уличане.

«Уличане» означает «многочисленные». Говорят, они в походы на Царьград до десяти тысяч лодей в помощь киевским князьям выставляли. Да хоть и дели эти цифры на десять, как почти всегда в средневековье, когда речь о войске, а всё равно. Оба племени называли «толоковниками» — помощниками. От «толока». Это когда односельчане помогают всем селением новой семье дом строить.

А зачем они? Какой «новый дом»? Киев-то построили и ладно.

Есть на Чёрном море местность такая — Беломорье. Не на севере Руси, а на севере Чёрного моря. Во всех договорах с Царьградом указывалось, как и кому там рыбу ловить. Видать, немало днестровцы там рыбки брали, если цареградские рынки так лихорадило, что и кесарям об этом думать приходилось. Нет ничего.

Про то, как «принял дары и отдал им…» — в летописях есть: эпизод государственной истории, раздел — межгосударственные договора. А вот про то, как горели города и веси, как, сжигая свои поля, свой же хлеб уходили на север, как их перехватывали… Кого зарезали, кого в полон угнали, кто пробился — ушёл.

Это не государственная история — народная. Быдловская. Не любят здесь вспоминать об этом.

А в моё время, в моей России о Приднестровье кто вспоминает? Как июньской ночью румынские батареи били по кварталам новостроек. Очень удобно наводиться по белым платьям — выпускной вечер в школах. Как бежали через мост обрюхатившиеся мужики-ополченцы. Кто в трениках и в майке на голое тело, кто в костюме с галстуком, кто уже в «партизанской» гимнастёрке, с калашами и ППШ… Как пришёл и потом лёг почти полным составом добровольческий батальон…

Вспомнился человек, который мне об этом рассказывал. Где-то ночью, в тамбуре какого-то «весёлого». Как стояли у него в глазах слезы, когда он вспоминал земляков своих. Смолян, что там остались… Смоленцы…

В моем времени Поднестровье устояло, а здесь — нет. Может, потому что Смоленск здесь уже был, а вот подмоги…

А потом пришёл в Приднестровье генерал Лебедь и велел всем «выйти из сумерек» или убираться во тьму.