Власть меча

– Я боролся с собой все эти дни после нашего расставания, пытаясь найти в себе силы больше никогда тебя не видеть. И почти преуспел. Но ты все изменила тем, что сделала сегодня. Честь, долг и все остальное больше не имеют значения для меня, когда я на тебя смотрю. Ты – часть меня. Я должен быть с тобой.

– Когда?

– Как можно скорее.

– Блэйн, я за свою недолгую жизнь причинила другим много вреда, породила так много жестокости и боли… Больше этого не будет. Я тоже не могу жить без тебя, но наша любовь не должна ничего разрушать. Я хочу тебя целиком, но приму и меньшее, чтобы защитить твою семью.

– Это будет трудно или даже невозможно, – мягко предостерег ее Блэйн. – Но я принимаю твои условия. Мы не должны причинять боль другим. Но я так сильно хочу тебя…

– Я знаю, – шепнула Сантэн и встала. – Обними меня, Блэйн, всего на мгновение…

Эйб Абрахамс уже искал Сантэн в пустых коридорах здания суда. Он подошел к двери зала заседаний и тихо приоткрыл ее.

Сантэн и Блэйн Малкомс стояли в проходе между рядами дубовых скамей. Они обнимались, не замечая ничего вокруг, и он мгновение-другое смотрел на них, ничего не понимая, но потом осторожно закрыл дверь и встал перед ней на страже, охваченный страхом и радостью за Сантэн.

– Ты заслужила любовь, – шептал он. – Слава Господу, этот мужчина может дать ее тебе.

«Наверное, именно таким был Эдем, – думала Сантэн. – А Ева должна была чувствовать то же, что и я сегодня».

Она ехала медленнее обычного. Хотя ее сердце требовало скорости, она медлила, чтобы сделать острее предвкушение.

– Я не видела его целых пять месяцев, – шептала она. – Лишние пять минут сделают все только слаще, когда я наконец снова окажусь в его объятиях.

Несмотря на заверения Блэйна и наилучшие намерения, поставленные Сантэн условия соблюдались с трудом. Да, они не были вместе с тех украденных мгновений в пустом зале суда. И почти все это время их разделяли сотни миль: Блэйн исполнял свой долг в Виндхуке, Сантэн – в Вельтевредене, день и ночь отчаянно сражаясь за выживание своей финансовой империи, пребывавшей теперь в смертельной агонии после потери груза алмазов, которые так и не были найдены даже частично. Мысленно она сравнивала это с охотничьей стрелой О’ва, маленького желтокожего бушмена: крохотный кусочек стебля тростника, хрупкий, легкий как перышко, но наконечник смазан страшным ядом, перед которым была бессильна даже самая крупная дичь африканского вельда. Яд ослаблял и медленно парализовывал зверя, и тот сначала шатался и спотыкался, а потом падал, задыхаясь, не в силах подняться, ожидая, пока все его вены и артерии пронзит холод смерти или его жизнь прервет милосердный нож охотника.

«Вот и я теперь такая, поверженная и парализованная, а охотник уже близко…»

Все эти месяцы она боролась всем сердцем и всеми силами, но теперь она устала – устала до последней клеточки тела и разума, устала до мозга костей. Она посмотрела в зеркало заднего вида над головой и едва узнала свое отражение, взглянувшее на нее провалившимися глазами, темными от усталости и отчаяния. Ее скулы, казалось, просвечивали сквозь тонкую кожу, а в уголках рта залегли морщинки изнеможения.

«Но сегодня я отброшу отчаяние. Я не стану о нем думать ни единой минуты. Вместо этого я буду думать о Блэйне и об этом волшебном зрелище, которое приготовила для меня природа».

Она выехала из Вельтевредена на рассвете и теперь находилась в ста двадцати милях к северу от Кейптауна, двигаясь по огромным безлесым равнинам Намакваленда, направляясь туда, где зеленое Бенгельское течение ласкало каменистые берега западной Африки, но она еще не видела океана.

Дожди в этом году начались поздно, замедлив весенний взрыв роста, так что лишь теперь, когда оставалось всего несколько недель до Рождества, вельд засиял царственным каскадом красок. Большую часть года эти равнины оставались тусклыми, продуваемыми ветрами, малонаселенными и неприветливыми. Но сейчас холмистые просторы покрыла мантия таких ярких и живых цветов, что они смущали и обманывали глаз. Дикие цветы пятидесяти разных видов и стольких же оттенков заливали землю, то прижимаясь к ней, то приподнимаясь выше, собираясь в группы одного вида, так что все это напоминало некое божественное лоскутное одеяло, такое яркое, что оно словно пылало обжигающим светом, отраженным от самих небес, и глаза болели от такой пестроты.

Вблизи только грунтовая дорога, неровная, извилистая, нарушала этот великолепный хаос, но и ее отчасти захватили цветы. Двойная колея разделялась густой порослью диких цветов, заполнивших пространство между следами колес, и они задевали днище старого «форда», мягко шелестя, как вода горного источника, когда Сантэн медленно одолела очередной мягкий подъем и резко остановилась на вершине. Она выключила мотор.

Перед ней раскинулся океан; его зеленое пространство усыпали сверкающие белые пятна пены, волны набегали на другой океан – океан огненного цветения. Сквозь открытое окно машины ветер с океана растрепал волосы Сантэн и заставил цветы кивать и качаться в унисон, в том же ритме, что волны вдали.