Владукас

— Здравствуй, мальчик! — на чистом русском языке произнес он и, взглянув на мой портфель, мягко спросил: — Ты кто такой?

От его спокойного и почти ласкового голоса кровь молоточками застучала в моих висках. «Теперь он обязательно посмотрит, что в портфеле, — мелькнула мысль. — Надо что-то придумать». Я был весь в черных лапах страха, но старался не подавать вида и не выдавать своего волнения.

— Здравствуйте, пан! — как можно вежливее ответил я и даже улыбнулся ему. — Я работаю на Рекивских торфяных заводах. И мама моя там работает.

— А здесь ты что делаешь?

— Хочу поступить в школу.

— В какую школу?

— Не знаю, пан. В какую примут. Я до войны окончил три класса. Знаю русский и литовский языки, умею читать, рисовать и играть на балалайке. Пойду в любую школу, лишь бы приняли.

— Вот как. И портфель приготовил для школы?

— Да, пан. Там у меня школьные принадлежности и альбом с фотографиями.

— Фотографиями? А что за фотографии?

— Да всякие, семейные — с меня и моих родителей.

— Интересно. Ты можешь их мне показать?

— Конечно, пан. Для того я их и принес, чтобы смотреть.

— Ну, тогда идем, присядем где-нибудь. Может быть, в летний садик? — он показал кивком головы на сквер, где мы сидели с Тасей Серебренниковой. Я пожал плечами:

— Как хотите, пан.

— А ты не боишься меня?

— Нет.

— Молодец. Ну, тогда идем.

Мы пришли в летний сад и сели на ту лавочку, где я только что сидел с Тасей.

— Тебе нравится «Крокодил»? — спросил офицер и протянул руку, чтобы взять у меня журнал.

— Ага. Люблю картинки смотреть…

В моей голове путались мысли. Я не мог ясно оценить обстановку, но предчувствие подсказывало, что сейчас произойдет нечто ужасное, от которого не открутишься. За садовыми деревьями виднелись низина и кусты. «Может быть, дать деру туда? — подумал я. — Там, наверное, речка протекает. Побегу по ней, и никакая собака не найдет…»

Но тут же какой-то внутренний голос возразил: «Собака не найдет, а пуля догонит. Как только побегу, немец вытащит пистолет и пристрелит меня. Что ему составляет? Нет, нет, лучше уж никуда не бежать. Будь что будет! Двум смертям не бывать, а одной не миновать!»

Между тем, гитлеровец повертел в руках «Крокодил», полистал его с серьезным видом, потом спокойно сказал:

— Ну что ж, показывай свои фотографии.

Словно бросаясь головой в пропасть, я решительно щелкнул замком, раскрыл портфель и, как будто меня кто-то толкнул под руку, неожиданно вывалил на лавку все его содержимое, кроме галстука, оставшегося за подкладкой. Чего здесь только не было! Замызганные ученические тетради, альбом для рисования, компас, рогатка из красной ольхи, перочинный ножичек с расколотым черенком, книга Жюль Верна «Таинственный остров» и еще какие-то мальчишечьи безделушки. Брякнулся на скамейку и деревянный пенал с переводной картинкой на выдвижной лакированной крышке. Со скамейки он слетел на землю и раскрылся, выбросив на дорожку огрызки разноцветных карандашей, голубенькую ручку с пером и резинку-стирашку.

Я торопливо бросился собирать разбросанные вещи и складывать их на место: задвинул пенал и положил его обратно в портфель, туда же засунул раскрывшиеся тетрадки, книгу и все остальные безделушки. Альбом для рисования подал офицеру, не спускавшему с меня и содержимого моего портфеля внимательных глаз. Он раскрыл альбом — там действительно были семейные фотографии.

— Это мой дедушка… А это бабушка, — с увлечением начал объяснять я, тыча черным от торфяной грязи пальцем в глянцевый квадратик фотографии.

— Ну, а где сейчас твой дедушка? — спросил гитлеровец.

— Нет его, бык заколол, — невозмутимо ответил я, что было и на самом деле.

— Это как же так заколол? — недоверчиво закачал головой немец.

— Обыкновенно. Бешеный, говорят, был тот бык.

— А бабушка твоя где?

— Грозой убило, — соврал я, тяжело вздохнув.

— А папа?

— Помер… еще до войны, — тоже соврал.

— Ну, а сестры, братья, дядя есть у тебя?

— Нет никого, — врал я напропалую, мотая головой.

— Значит, ты сирота?

— Нет, мама у меня работает на Рекивских торфяных заводах.

— Ах, да! Мама у тебя еще есть…

Посмотрев альбом с фотографиями и подробно расспросив о моих родителях и всех предках, офицер вдруг предложил мне поступить в немецкую военную школу, где на меня наденут такую же красивую форму, как у него, будут отлично кормить и жить я буду в чистом помещении, а не в клопином бараке, как сейчас.

— Согласен? — спросил он, внимательно глядя на меня.

— Еще бы! Конечно, согласен! — ответил я с дрожью в голосе, которая чем была вызвана, он, вероятно, не понял: страхом или радостным волнением, но решил, что волнением, так как я тут же подтвердил свое желание восклицанием: — Вот было бы здорово! Примите меня в вашу школу, пан!

— Ну, и отлично. Тогда идем со мной, мальчик. Я отведу тебя в эту школу.

— Прямо сейчас?

— Конечно.

— А как же мама?

— Что мама? — насторожился фашист.

— Мне надо предупредить маму, а то она потеряет меня и будет волноваться. Она у меня такая… И еще… — тут я замялся.

— Ну, что еще? — пронзительно взглянул на меня гитлеровский офицер, точно почуяв детскую хитрость.