Владукас

— Да как же ему не знать, Вовочка! Ведь он начальник того лагеря, где мы сидели. Ты его должен знать: солидный такой. Ну, помнишь, как в лагере продавали мальчиков какой-то барыне и мы тебя нарядили девочкой? А Ваня Слесарев — безногий — посоветовал тебе притвориться, что ты маешься зубками. Помнишь?

— Помню, бабуля.

— А того офицера, который сказал тебе «шлехт девочка», тоже помнишь?

— Конечно, помню.

— Так вот, это и есть мой хозяин. Он взял меня к себе в прислуги. Я ему готовлю обеды, мою и чищу его одежду, прибираю в квартире. Когда вы сбежали, он всех, кто ехал в машине, опрашивал: где еще двое русских? — мы ответили ему: не знаем, наверное, в газокамере остались. Тогда-то я и приглянулась ему, как одинокая старушка, и он взял меня в прислуги. Спустя некоторое время я, как бы невзначай, спросила у него, нашел ли он тех двух русских, что сбежали из газокамеры? «А их, — говорит, — незачем искать, они расстреляны охранниками за попытку к бегству». На другой день я пошла в церковь и поставила две свечи — за тебя и твою маму. В родительский день помянула вас и помолилась за упокой ваших душ. Все, как положено. А тут на тебе — вы живы! Теперь надыть молиться за здравие… — И опять радость засветилась в ее глазах.

Но мне было не по себе: я с опаской поглядывал на дверь, ведущую с веранды в квартиру, наконец не выдержал и спросил бабушку:

— А хозяин твой дома?

— Нема, — успокоила меня Артамонова. — Не бойся. Он пообедал и теперь до вечера не придет.

— А если ему вдруг вздумается пораньше вернуться?

— Не должен бы…

— Ну, раз сомневаешься, то я исчезаю. У меня нет никакого желания встречаться с ним.

— Подожди, я хоть накормлю тебя, — засуетилась Артамонова.

— Нет, нет, бабушка. Как-нибудь в другой раз, — остановил я ее и, немного помявшись, спросил: — Бабушка, а цел ли мой школьный портфельчик, что я оставил в машине в белом мешке.

— Цел, цел, Вовочка! — с готовностью отозвалась Евдокия Семеновна. — И вещички все ваши я сохранила. Сейчас отдам.

— Нет, вещички не надо. Куда мне с ними таскаться? А вот портфельчик я бы взял. Мне он очень, очень нужен…

Она ушла и вскоре вернулась с моим портфелем. С обшарпанным, коричневым портфелем, у которого, однако, еще крепко держались железные уголки. Я радостно схватил его и прижал к груди, как самое близкое, родное существо, с которым я не виделся, казалось, целую вечность. От этого старенького портфеля повеяло на меня Дятьковом, моим счастливым детством, о котором не переставал грезить и мечтать весь этот трудный год, проведенный на чужбине. Трясущимися от волнения пальцами я открыл разболтавшийся замок, заглянул внутрь — ура! — все мои вещи и школьные принадлежности лежали в том порядке, в каком я разложил их год тому назад в Дятькове: альбом с фотографиями, блокноты, тетрадь со стихами, книга «Таинственный остров», полевой компас — подарок дяди Феди и пенал с карандашами и ручками!.. Я осторожно прощупал коленкоровую подкладку, — и счастью моему не было границ: на своем месте был и красный пионерский галстук!

— До свидания, бабушка! — крикнул я и побежал через палисадник к выходу, застегивая портфель.

— Постой, куда же ты? — всплеснула руками Евдокия Семеновна. — Не успел опнуться и убегаешь. Я и разглядеть-то тебя как следует не успела, и расспросить. Побудь еще немного…

— Не могу! Лучше в другой раз, бабушка!

— Ах, ты господи!.. Ну, приходи в другой раз. Утречком. Маме-то привет передавай… Ах, ты господи!.. Подожди, я тебе хоть какой-нибудь гостинчик дам…

Бабушка Артамонова хотела было вернуться в дом за гостинчиком, но, видя, что я ждать ее не буду, суетливо начала шарить руками в складках своей широченной юбки, извлекла узелок носового платочка, развязала его, взяла оттуда несколько немецких монет и протянула их мне:

— На хоть мелочишко, — сказала она. — Купишь себе чего-нибудь…

Я уже был за оградой палисадника. Пришлось вернуться. Потом снова побежал. Евдокия Семеновна проводила меня долгим взглядом, пока я не скрылся за поворотом улицы.

5

Однако мои приключения на сегодняшний день не кончились. Проходя мимо сквера, где мы сидели с Тасей Серебренниковой, я увидел газетный киоск, к которому один за другим подходили военные и гражданские люди, покупали свежие газеты и молча отходили, разворачивая и просматривая их на ходу. Толкаемый любопытством, я тоже подошел к киоску. На витрине его лежали газеты и красочные журналы на немецком, литовском и русском языках. Мое внимание привлек журнал «Крокодил» с карикатурой на Сталина. «Прочитать бы, что они там брешут про нашего вождя», подумал я и вспомнил про бабушкины монеты, вытащил одну из них из кармана и протянул продавцу:

— Дайте, пожалуйста, мне русский «Крокодил».

Продавец отсчитала сдачи и подала мне вместе с журналом. Но едва только я хотел отойти от газетного киоска, как на мое плечо вдруг опустилась чья-то тяжелая ладонь. Я поднял голову и похолодел от ужаса: на меня в упор смотрел гитлеровский офицер в голубой высокой фуражке с белой кокардой.