Владукас

«Господи Иисус Христос, если ты действительно существуешь на свете, то прошу тебя, молю тебя: сделай так, чтобы меня, Вову Котикова, и мою маму, Прасковью Ивановну, выпустили из этой тюрьмы…»

Эта надпись взволновала моего отца. Он разыскал бывших тюремных администраторов, не сбежавших с немцами, и навел справку о заключенных камеры малолетних преступников.

— Их расстреляли в болотах на Рекивских торфяниках, — сказали ему.

Отец оказался в составе Чрезвычайной Государственной Комиссии по расследованию гитлеровских злодеяний, которая на седьмом километре от Шяуляя по дороге в Радвилишкис, у деревни Прочунай и в трех километрах от нашего концлагеря вскрыла восемь безвестных могил, в которых покоились 732 трупа, в одежде которых были найдены квитанции администрации Шяуляйской каторжной тюрьмы. Мой отец просмотрел все фамилии на этих квитанциях. Среди них: Стасис Римкявичус, братья Стяпонас, Игнас Гайлюнасов, Миколас Калинаускас, Йонас Воробьевас и другие, которые сидели вместе со мной в одной камере. Но Вовы Котикова и его мамы обнаружить на удалось. «Может быть, они расстреляны в другом месте? — подумал он. — Но где и как их найти? На Рекивских болотах много безвестных могил».

Не знал папка, что был у самой цели своих поисков, что именно здесь должны были расстрелять его сына и жену, именно здесь, в этих восьми ямах, должны лежать не 732, а 734 трупа, и тогда бы он нашел в нашей истлевшей одежде «квитанцию на принятые вещи», в которой говорится:

«Список вещей. Я, старший вахмистр Подубисского полицейского пункта Шяуляйского уезда Пятрас Расткаускас, выполняя поручение Шяуляйской охранной политической полиции № 501, сего года 16 марта направился в деревню Мечаушяй к гражданину Йонасу Каваляускасу и по имеющемуся списку проверил вещи, оставленные заключенной Котиковой-Плющевой Прасковьей. Вещи сохраняются в порядке и соответствуют списку. Гражданин Каваляускас обязуется держать их в полной сохранности до тех пор, пока они не будут взяты обратно».

Внизу стояли подписи: Каваляускас Й., Расткаускас П., старший вахмистр, Котикова-Плющева П.

Таким образом, по этому документу секрет настоящей моей фамилии был бы раскрыт. Но этого не случилось. Среди трупов заключенных Шяуляйской каторжной тюрьмы моего и маминого не оказалось. Какой бог спас нас от неминуемой смерти, не знаю.

Мой отец долго еще будет искать автора детской надписи на торце красного кирпича в камере малолетних преступников Шяуляйской каторжной тюрьмы. А я вот уже пятьдесят лет храню «квитанцию на принятые вещи» как свидетельство собственной смерти, которой не суждено было свершиться по каким-то случайным обстоятельствам. А может, бог услышал мою молитву, написанную на торце красного кирпича.

5

Утром 10 августа 1944 года я проснулся от грохота пушек, доносившегося со стороны Радвилишкис — важного стратегического пункта и железнодорожного узла. Быстро оделся и побежал в березовую рощу, где стояла воинская часть, но, увы! — там уже никого не было. Ни одной живой души! Лишь примятая трава да седая зола потухших костров свидетельствовала о том, что здесь недавно находились люди. Повсюду валялись пустые консервные банки. С досады пнул одну из них ногой и на душе почувствовал такую же пустоту и тоску. Осиротела роща. Осиротел и я, лишившись своих друзей, к которым за несколько дней привязался, как к родным. Они ночью снялись с места.

Как неприкаянный, бродил я по лесу и горевал. Вдруг слышу — где-то фыркают лошади и раздаются человеческие голоса. Обрадовался и пошел в ту сторону. Увидел на полянке двух человек: один в гражданской одежде, по обличию литовец, а другой — в военной, с погонами артиллериста. Они о чем-то спорили. Возле них стояли подводы, груженные боеприпасами: из-под зеленых веток блестела полированная сталь тупоносых снарядов. Артиллерист доказывал литовцу, что этот обоз с боеприпасами должен быть доставлен на фронт, на передовую линию второй батареи противотанкового полка, где артиллеристы уже несколько часов с упорством отражают ожесточенные атаки немцев, испытывая крайнюю нужду в снарядах. Крестьянин в чесучовой разлетайке наотрез отказывался сопровождать обоз, заявляя, что он все равно сбежит, если его добром не отпустят.