Владукас

— Так почему же рано ехать на родину? — повторил вопрос лейтенант.

Я подтянул штаны и, оглянувшись на бойцов, ответил словами популярной солдатской песни, которую уже не раз слышал:

— Потому что, потому что… «дорога к ней ведет через войну!»

Бойцы рассмеялись, и вдруг кто-то из них вздохнул и тихо начал:

С берез — неслышен, невесом —
Слетает желтый лист…

Несколько голосов подхватили:

Старинный вальс «Осенний сон»
Играет гармонист.

Все было, как в песне. Прифронтовой лес. С берез неслышно падали невесомые листочки, прихваченные холодными августовскими утренниками. Они легкими цветастыми бабочками кружились над головами бойцов и покорно ложились на стылую землю к их утомленным ногам, протопавшим пол-России. И так же, как в песне, где-то жалобно вздыхала гармошка, вторя мелодии, и далеко-далеко по лесу разносилось эхо. Душевно и самозабвенно пели солдаты, вперив задумчивый взгляд в потухший костер. Некоторые, растянувшись на траве, лежали навзничь, смотрели в глубокое небо. Другие, прикорнув под кроной белоствольной березы, сворачивали самокрутки или чистили оружие, чинили обмундирование или просто так сидели, навалившись спиной на ствол дерева, а в мыслях у всех, как видно, было одно: воспоминание о родине, тернистая дорога к которой пролегла через многолетнюю войну, через многие страны и логово фашизма. И еще казалось, что в эту счастливую минуту передышки между боями им действительно светила радость прошлых лет, счастье прежних, довоенных встреч. Возможно, для некоторых из них это будет последнее воспоминание о светлой жизни. Через несколько дней, а может, и через несколько часов — снова бой. Бой за все, чем жили вчера и что ждет их завтра…

4

А в это время в другой березовой роще по дороге Шяуляй — Радвилишкис, на седьмом километре от города и в трех километрах от нашего концлагеря, в деревне Прочунай, Чрезвычайная Государственная Комиссия по расследованию гитлеровских злодеяний вскрыла несколько могил жертв, расстрелянных гитлеровцами в последние дни оккупации. В восьми ямах были найдены 732 трупа со связанными руками и пробитыми черепами. В последней яме отдельно лежали мужчины и женщины. Женщины завалены камнями.

Они были расстреляны 23 июля 1944 года, перед самым освобождением Шяуляя Красной Армией. В их одежде были найдены квитанции тюремной администрации на принятые вещи. Такие квитанции имели и мы с мамой. Они свидетельствовали о том, что расстрелянные являлись заключенными Шяуляйской каторжной тюрьмы. При раскопке безвестных могил присутствовал гвардии лейтенант Алексей Плющев, мой отец, принимавший участие в освобождении этой местности. Врач-обследователь медицинской службы Е. Ермолович показал ему акты судебно-медицинской экспертизы, которой подвергнут был каждый труп, и объяснил:

— Жировая клетчатка отсутствует. Это означает, что заключенного замучили длительным голоданием. Во рту — земля: значит, его бросили в могилу живым, чтобы не тратить патроны. Исключительная жестокость, патологическая жестокость! — сказал врач и, помолчав немного, добавил: — Они заставляли обреченных на смерть людей подойти к яме, сложить на груди руки, нагнуть голову — и стреляли их в упор в затылок. Женщинам приказывали ложиться на землю лицом вниз и убивали их прикладами…

Разыскивая повсюду свою семью, пропавшую без вести, мой отец держал в руках уже не один такой документ, свидетельствующий о беспримерных в истории преступлениях немецко-фашистских захватчиков, и участвовал в раскрытии многих злодеяний.

При освобождении Шяуляя он первым делом посетил концентрационные лагеря и побывал в каторжной тюрьме, где долго ходил из камеры в камеру, читая надписи на стенах, дверях и нарах, сделанные заключенными накануне смерти. Многие были на русском языке:

«Утром 1 июля 1944 года расстреляно 65 заключенных».

«13 дня, 7 месяца, 1944 года, в четверг, расстреляли 67 человек, завтра, 14 дня, в пятницу, расстреляют еще около 200. Меня, Садониса, обвиняют в коммунистической пропаганде. Прошу отомстить сволочам… Я живу последний вечер, так как завтра в 5 часов утра немцы увезут меня на расстрел. Умираю за Советскую власть — так немного легче умирать…»

Эти надписи были сделаны резиновой сажей на стене, у изголовья нар.

В камере малолетних преступников тоже были русские надписи, и одна из них — на подоконнике, нацарапанная каким-то острым предметом на торце красного кирпича. Почерк — явно детский. Лейтенант с трудом разобрал: