Пожалуй, с аналогичной, как в случае цензуры, настойчивостью оба Набоковых выступали только против антисемитизма. Тема защиты людей от дискриминации по национальным (или этническим) признакам занимала В. Д. Набокова с его молодых лет. Все с тем же Кокошкиным (в январе 1918 года его и Андрея Шингарева, уже арестованных, в результате самосуда убили матросы-революционеры; в статье на третью годовщину их смерти Набоков назвал Кокошкина «одной из самых многообещающих и несомненных надежд русской государственности»[78] и в целом отмечал необычайные благородство, интеллект и непреклонность своего коллеги) он готовил законопроект о правах этнических групп, а в 1903 году, после кишиневского погрома, Набоков опубликовал прогремевшую статью «Кишиневская кровавая баня»[79], поставившая его, на тот момент перспективного молодого политика, как мы помним, в резкую оппозицию царскому правительству. Во избежание недопонимания процитируем несколько фрагментов из этой статьи.
…Уже краткое правительственное сообщение, перечислявшее убитых и раненых, несмотря на свой лаконизм и официальную сухость, давало возможность догадываться, что произошло нечто чудовищное…
… При чтении этих известий, начиная с правительственного сообщения, изумляет прежде всего фактическая возможность подобных событий в большом и благоустроенном городе, с администрацией, полицией и значительной военной силой…
…Обнаружилась полнейшая, в сущности, духовная солидарность некоторых (к счастью, немногих) представителей печатного слова с той разнузданной чернью, которая 6 и 7 апреля беспрепятственно бушевала в Кишиневе…
… Истинное объяснение (погрома. –
То есть Набоков не просто осудил произошедшее, но и прямо обвинил в нем царскую власть, указывая на неравные политические, юридические и частные права еврейского населения. Публикация этой статьи в 1903 году была не просто поступком принципиального человека – это был очень смелый шаг, поскольку в те годы защита евреев была неочевидным делом даже для либеральных кругов. Защищая евреев, можно было нарваться на обвинения в том, что выступающий находится в «рабстве» у них. Кстати, отважный поступок совершил не только Набоков, но и тогдашние редакторы «Права» Владимир Гессен и Николай Лазаревский, опубликовавшие текст. Отнюдь не все руководители газет и журналов того времени были способны на это. Эта статья имела лишь незначительные последствия для властей и немалые для самого Набокова, по сути, распрощавшегося с мыслью (не будем говорить «мечтой») о работе в правительстве.
Три года спустя Набоков в Думе настоял на официальном расследовании участия армии и полиции в погромах в Белостоке и Вологде (о последнем известно очень мало, но он имел место – 1 мая 1906 года), в дальнейшем эти подозрения были подтверждены. Отдельно Набоков отчихвостил некоего ротмистра Пышкина, который отметился особо неблаговидным поведением при вологодских событиях (эта же фамилия – Пышкин – возникает в «Даре», когда Набоков-младший описывает некоего «отвратительно-маленького, почти портативного присяжного поверенного»).
И хотя глобально и это ни к чему не привело, российское еврейство отметило и оценило политическую и персональную отвагу В. Д. Набокова. Как писал «Руль» в статье о погребении Набокова[80], Союз русских евреев в Германии прислал на похороны венок с надписью «Благородному автору статьи “Кишиневская кровавая баня”, незабвенному В. Д. Набокову», – а меж тем после публикации к тому моменту прошло почти 19 лет.