Владимир Набоков, отец Владимира Набокова

Но самое интересное – тексты. Набоков, за одним небольшим исключением, не посвятил ни одного текста напрямую еврейскому вопросу, но на протяжении всей его авторской жизни эта тема так или иначе возникала. Например, в рассказах «Адмиралтейская игла», «Жанровая сцена, 1945 год» (другой вариант перевода – «Образчик разговора, 1945»), в романах «Защита Лужина», «Дар», «Пнин», «Лолита». О трех последних скажем чуть подробнее.

В «Даре» главная «еврейская» линия – сам образ Зины Мерц, язвительной и остроумной, начитанной и умной еврейки по отцу. «Технические» параллели с Верой Набоковой более чем очевидны, хотя у Веры оба родителя были евреями. По выражению профессора из Бостона Максима Д. Шраера, в «Даре», помимо прочего, рассматривается проблематика «любви и брака между евреями и неевреями».

В «Пнине» Набоков наделяет заглавного героя, американского профессора Тимофея Пнина, бывшей невестой Мирой Белочкиной, погибшей в Бухенвальде. Они были вместе, но Гражданская война разлучила Пнина и Белочкину. Воспоминания о ней – едва ли не самый важный, хотя с точки зрения объема и скромный, фрагмент текста. Мы его полностью процитировали в главе о Сергее Набокове.

В «Лолите» Набоков обнаруживает и выводит на поверхность признаки (зачатки или остатки) антисемитизма в повседневной жизни США. Они еле заметны, но у настоящего писателя не бывает случайных нюансов. Цитата, в которой речь о Шарлотте, маме Лолиты: «Разглядывая ногти, она спросила еще, нет ли у меня в роду некоей посторонней примеси» (без малейших сомнений, имея в виду еврейство). А уже когда Гумберт вовсю колесил с Лолитой по нескончаемым мотелям, в одном из них, в «Зачарованных охотниках», фамилию Гумберта вначале неправильно прочли как «Гумберг», после чего ему отказали в жилье (и ему, чтобы все-таки получить комнату, пришлось доказывать, что его на самом деле зовут «не Гумберг, и не Гамбургер»). Да, сочувствия к Гумберту этим не вызовешь, но дело как раз в том, что Набоков говорит не о Гумберте, а еще раз указывает на одну из огромных проблем послевоенных США.

Чуть выше было сказано об одном исключении. Речь идет о рассказе «Образчик разговора, 1945». Он известен не так широко, как большинство других текстов, и в нем Набоков прямым текстом, используя форму, собственно, разговора, пишет об отношении американцев (не немцев!) к евреям. Не пересказывая подробно сюжет, ограничимся констатацией: все участники разговора, за исключением рассказчика, согласны с высказыванием, вложенным в уста безымянной «коренастой дамы» (здесь «они» – это немцы): «Любой разумный человек согласится с вами, что они неповинны в так называемых зверствах, большая часть которых была, возможно, выдумана евреями». От прочтенного разговора волосы встают дыбом, но еще больше ужасает мысль, что Набоков, без сомнения, писал его с натуры. Что же до рассказчика, то он покидает милое собрание со словами: «Вы либо убийцы, либо идиоты, или и то и другое, а этот тип – грязный немецкий агент».

Дмитрий Набоков, сын писателя, говорил: «Я родился в семье, совершенно лишенной расовых или религиозных предрассудков. Это было по отцовской линии продолжением либеральной аристократической традиции его собственного отца, который постоянно осуждал несправедливость в отношении слабых и бедных. У него, как и у его сына, не было ни грамма еврейской крови (см. уточнение несколькими абзацами выше. – Г. А.), но он был яростным противником антисемитизма в целом и погромов в частности»[81].

В завершение этой части автор книги, руководствуясь журналистским принципом двух источников, без малейшего удовольствия вынужден коротко представить еще одну точку зрения. Московский литературовед Николай Мельников неоднократно в различных СМИ и изданиях высказывал мысль, что неприятие антисемитизма у В. В. Набокова носило случайный характер, а темы, связанные с еврейством и антисемитизмом, для писателя «нерелевантны». Набоковедам памятна полемика между Мельниковым и уже упоминавшимся Шраером (на книгу которого московский критик однажды и отреагировал), переросшая в крупный и неприятный скандал с личными оскорблениями, в чем особенно преуспел Мельников. Ярость, с которой последний отстаивал свои позиции, объяснима с большим трудом, а кто прав, рассудит история (или же каждый рассудит для себя).