Вкус одержимости

— Ладно, кофе, — кивнула она, словно соглашаясь играть в эту дурацкую игру, где я только и жду, когда она уедет.

Я снова отвернулся. Стукнул колбой кофемашины, хлопнул дверцей холодильника, доставая сливки. И всё это время чувствовал, как мой бойкий крольчонок взглядом прожигает дыру между лопаток.

— Ника, — поставил я перед ней кружку и сдался. — Я бы мог сказать, что мне снова нужна твоя кровь и попросить тебя остаться ещё на день, два, неделю.

— Но в моей крови нет ничего примечательно, и она тебе не нужна? — понимающе вздохнула она.

— Да. Кроме врождённой и совершенно уникальной анемии. И, не скрою, я был ей озадачен, но это не то, что мне интересно и нужно сейчас.

— Ясно, — взяла она вилку и отломила кусочек сырника.

— Я мог бы сказать, что тебе опасно покидать этот дом, пока твои мучители на свободе.

— Но два из них сидят в подвале этого дома, и ты о них позаботишься, как они того заслуживают. А третий…

— А третий, — сдержал я удивление. Хотя, чему я удивлялся, если в лаборатории она нашла даже эскизы. — Без этих двоих ничего из себя не представляет. Просто шестёрка. Он не опасен. И тебе ничто не угрожает.

— Есть ещё варианты? — посмотрела она на меня с эдаким нарочито лёгким презрением. Словно я сам не понимал, как всё это гнусно звучит.

— Масса. Я мог бы предложить тебе пожить у меня, пока я сдам в ремонт твою машину. Там всё же разбито боковое стекло, и ты не сможешь её нигде оставить, а значит работать, пока не отремонтируешь.

— Логично, — она кивнула утрированно понимающе.

— Но несостоятельность выдвинутых аргументов очевидна, — горько усмехнулся я. — Всё это были бы просто жалкие попытки тебя удержать. И все они одинаково отвратительны, глупы и нечестны.

— Возможно, ты мог бы просто попросить меня остаться, — склонила она голову набок, глядя на меня как на неразумного ребёнка.

— Возможно.

— Но ты этого не сделаешь?

— Нет, — покачал я головой. — Этого я не сделаю.

— И правильно. Потому что я не останусь, Алан, — огорошила она меня.

Дырявые пирожки! Вообще-то это были мои слова, что она не может остаться.

Что?!

— Не потому, что не хочу остаться, — звучал голос Ники спокойно и твёрдо. — Не потому, что боюсь тайн, которые заставляют тебя жить так, как ты живёшь: в одиночестве, практически в заточении. А потому, что у меня тоже есть секрет, который всё разрушит.

Я удивился. Секрет? Ещё один секрет? У этой девочки, вся жизнь которой работа, дом, хоспис и снова работа, есть секрет?

— И ты не можешь им со мной поделиться?

— Нет. Как и ты не можешь раскрыть свои тайны.

— Тебе не понравится то, что я скажу, — выдохнул я. — Не понравится настолько, что ты сможешь смотреть на меня только с ужасом или с презрением.

— А тебе не всё равно как я буду на тебя смотреть?

Дьявол! Ну дьявол же, а не девчонка!

— А тебе?

— И всё-таки «нет», — ответила она за меня и едва заметно улыбнулась. Это выглядело как «что и следовало доказать».

И я был с ней совершенно согласен: нет, мне не всё равно.

Я поймал себя даже на большем: ужас в её глазах разобьёт мне сердце.

— Тебе тоже не понравится мой секрет, — вздохнула она. — Но у тебя есть только один выход: если ты не расскажешь, то никогда не узнаешь. Да, возможно, я отвернусь и стану тебя презирать или бояться. А, возможно, и нет. Даже я этого не знаю.

— А я знаю, — упрямо покачал я головой.

— Ты кого-то убил?

— Нет, — я запнулся. — Ещё нет. Хотя и собираюсь.   

Она заметно побледнела. А потом слезла со стула и подошла.

— Видишь, тебя даже это пугает, — хмыкнул я.

— Как и любого нормального человека. Но я не любой, Алан. Поэтому я не буду говорить: не делай этого. Не буду умолять или уговаривать. Это твой выбор. Только твой. Даже если всю оставшуюся жизнь мне придётся возить тебе в тюрьму передачки, я не буду тебе мешать. Но я хочу, чтобы ты подумал, — положила она свою руку на мою.

— О чём? — я убрал её руку. — Не слишком ли много я на себя беру? И око за око — не выход? Пусть убийц и насильников карает бог или закон? А пока пусть живут, радуются жизни, дальше насилуют, убивают и бросают своих жертв умирать на обочинах дорог? Ведь это так важно: самому не запачкаться и предстать перед богом чистеньким! — швырнул я на стол полотенце, что висело у меня на плече. 

 — А может, тебе важно не это? — сказала она. — Не возмездие. Не месть. Не справедливость. Может, важнее всего — возможность? Даже не исправить ошибку, — смотрела она в упор, заставляя меня услышать. — А сделать то, что тогда ты сделать не смог. Да, ты не смог спасти жену. Удержать, остановить. Да, она умерла. И этого уже не исправишь. Но я жива, благодаря тебе. Я — жива. Ты не можешь воскресить жену, но ты дал жизнь мне. Целую жизнь, Алан. Так, может, давать куда важнее, чем забирать? Может, это и есть долг, что ты уже оплатил? То, чем искупил свою вину? Это и есть твоё отмщение, — она сделала шаг назад. — Спасибо за мою жизнь, Алан. За эту ночь. За этот завтрак. За всё, что ты для меня сделал, — она тяжело вздохнула. — Но не вини себя. Это не ты не нашёл слов, чтобы меня удержать. Это я не могу остаться. Прощай!