«Включен в операцию». Массовый террор в Прикамье в 1937–1938 гг.

В пермский окружной повстанческий штаб записали: секретаря горкома Голышева — «от правых», секретаря горкома Дьячкова — «от троцкистов», командира 82 стрелковой дивизии Полянского — «от военных», пермского епископа Глеба — «от церковников», директора пивзавода Бахарева — «от эсеров» и некоторых других[191].

Однако самое сильное, как нам кажется, потрясение вызвали сообщения об арестах в НКВД. На апрельском партийном собрании в Перми этой животрепещущей темы коснулся один из ораторов:

«В наших органах есть случаи отдачи под суд некоторых сотрудников, которые потеряли бдительность, связались с врагами народа. Об этом нам дает сигнал и решение ЦИК об отстранении от работы бывшего наркомвнудела Ягода и отдаче его под суд. Я призываю к жестокой критике, ибо без нее мы не сможем быть сильны в борьбе с врагами»[192].

Под напором информации о многочисленных арестах в составе руководящих органов НКВД стушевались и прежде всесильные начальники. Л. Г. Лососу — начальнику Пермского горотдела — на том же партийном собрании указали, что он

«…тоже беспечно относился к работе и не видел контрреволюционера Дьячкова, орудовавшего в горкоме», более того, запретил «коллективное слушание доклада т. Сталина по радио в ноябре 1936 г. — это вопиющее безобразие, антипартийный поступок»[193].

Через неделю партком ВКП(б) органов НКВД, установив

«факт срыва слушания по радио доклада т. Сталина… из-за деляческого подхода к этому вопросу т. Лосос по мотивам служебной загруженности», укажет начальнику горотдела «на непартийное его поведение»[194].

Критика снизу означала, что пошатнулся неоспоримый прежде должностной авторитет, а с ним и надежды на дальнейшее безбедное существование. Тем более руководители территориальных органов лучше рядовых сотрудников были осведомлены о масштабах арестов. Пройдет два-три месяца, и их самих подверстают к делу о чекистском ответвлении заговора на территории Свердловской области[195].

В партийной среде начинают циркулировать слухи, что в органах нечисто, и от них следует держаться подальше. В этой связи характерна первая реакция партийного работника на предложение принять одного из его подопечных на работу в НКВД:

«Неужели такому парню ты не можешь подобрать лучшую работу и суешь его в такую яму?»[196].

Все эти события, происходившие в считаные недели, не могли не отразиться на настроениях рядовых сотрудников НКВД. Вся их прежняя работа была обесценена, сведена к нулю разоблачением грандиозного заговора, охватившего все звенья партийного, государственного (в том числе и их ведомственного) аппарата. Сами же они, как выяснилось, исполняли жалкую роль подручных врагов народа, их невольных пособников или слепых орудий.

Так, начальнику Ординского райотдела НКВД Н. X. Малютину бдительные партийные товарищи вменили в вину то, что он, «…состоя членом бюро Ординского РК ВКП(б), а также членом президиума РИК, не мог не знать, что они выполняют вредительские планы по сельскому хозяйству»[197].

Новые командиры, присланные Москвой, должны были направить сотрудников НКВД на путь искупления своих вольных или невольных грехов: потери бдительности, политической слепоты, идиотской беспечности.

Новые чекистские кадры

Руководство НКВД 1937–1938 гг. состояло как из людей, принадлежащих к кадровому составу органов (таковых было большинство), так и из новобранцев из числа ответственных комсомольских работников. И те, и другие были людьми пришлыми. Часть из них работала в центральном аппарате, как правило, в экономическом отделе — вместе с начальником Свердловского УНКВД Дмитрием Матвеевичем Дмитриевым. Вторые были откомандированы из НКВД УССР, третьи — из областных управлений Российской Федерации — из Ростова-на-Дону, Горького. Кадры перемещали настолько стремительно, что канцелярии не справлялись с переводом соответствующих документов.