Визит к Минотавру

– Да, конечно, – спокойно продолжал Обольников. – В безвыходном я положении оказался. Думал, что помру до утра. И когда понял, что кончаюсь, решил пойти к скрипачу, в долг у него выпить. А завтра купить и отдать. Да и не отдал бы – тоже свет не перевернулся, потому как у него там бутылок в буфете – дюжина. Их пить там все равно некому – разве нормальный человек бутылку раскупоренную бросит? А у него там они все початые, да не конченные. Считай так, что пропадает выпивка без дела. Гости к нему каждый день ходют, а все вместе выпить как следует не могут!

– Ц-ц-ц! – прищелкнул я языком. – Не знает, я вижу, скрипач, кого ему вовсе надо в гости приглашать…

Оболькиков опасливо покосился на меня, на всякий случай хихикнул:

– Ну и подумал я, что если с пары бутылок я прихлебну – ему урона никакого, а мне от смерти, может быть, спасение…

Он замер в сладостном воспоминании, и вдруг отчетливо, как на киноэкране, я увидел его три пальчика, которыми он держит стакан, и чуть отодвинутый безымянный палец, и торчащий в сторону птичкой-галочкой сухой мизинец. Заключение экспертизы – «…отпечатки пальцев на хрустальном бокале идентичны с отпечатками большого, указательного и среднего пальцев левой руки»…

– И что? – холодно спросил я.

– Поднялся я, выпил портвейну какого-то заграничного…

– А вы как определили – в какой бутылке портвейн?

– Так я все пробовал сначала, – сказал Обольников, явно удивляясь моей несообразительности.

– Пили прямо из горлышка?

– Зачем? – обиженно возразил он. – Попробовал сначала, а потом налил в рюмку. Стол у них там такой на колесах, вот снял я с него рюмку и налил себе…

– А потом?

– Потом еще разок пригубил и пошел домой.

– И встретили на лестнице свою жену?

– Встретил, встретил, было, – кивнул он.

– А как же насчет ее хахаля, о котором нам рассказывали? – спросила молчавшая все время Лаврова.

Обольников повернулся к ней с доброй улыбкой:

– Так чего между родными не бывает? Да ничего, мы с ней помиримся, простит она меня, она ведь баба-то не злая, в горячке и не такое сказать можно…

– А почему же вы нам в горячке сразу это не рассказали? Вот только сейчас надумали? – спросил я.

– Так я поначалу, до того как про кражу узнал, думал, что так просто скрыпач наклепал на меня. Ну и решил помолчать – как докажешь, что я портвейн пил, – может, он сам выпил, а на меня сваливает? – он говорил с ласковым откровенным нахальством, каким-то шестым звериным чувством ощущая, что сейчас мы обязаны будем выяснить и впредь отстаивать именно эту его позицию, потому что скорее всего это была правда, и он точно знал, что уж раз он сказал правду, то мы теперь его сами будем защищать от обвинения в краже, и то, что все это мерзко, ему и в голову не приходило, а если приходило, то не стесняться же нас – нам ведь деньги платят именно за то, чтобы мы узнавали правду.

– Да-а, значит, не знал ведь я поначалу, что вещички у скрыпача маханули, и он из-за них такой тарарам поднимет. А как узнал, то испугался – иди докажи, что ты не верблюд, что ты не брал барахла никакого у скрыпача. Покрутятся маленько, думал, вокруг да около и отвалят от меня. А вы вон чего надумали – в тюрьму меня сажать! За что? За глоток портвею? Да я выйду отседа – я ему сам бутылку куплю, пусть удавится с нею. Эт-то же надо – за стакан выпивки человека в тюрьму сажать!

Он уже вошел в новую роль – искреннего ощущения себя безвинной жертвой чудовищной жадности богатея-скрипача, у которого полный буфет пропадающих зазря початых бутылок выпивки, и учиненного нами произвола и беззакония.

– Что же это? – говорил он с надрывом. – Как в старые времена – в тюрьму за краюху хлеба? Или за стакан выпивки?

– Ну-ка, не отвлекайтесь! Эта история когда произошла?

– Четырнадцатого, в четверг, в ночь на пятницу.

– А в пятницу днем вы пришли в клинику. Почему?

– Так проспал я в пятницу утром на работу. В пятницу-то мне с утра на работу, а я головы поднять не могу. Совсем плохо мне было. Так в поликлинике такие собаки сидят, они разве бюллетень дадут? И образуется, значит, у меня прогул. Выгнали бы меня с работы, это уж как пить дать. Я и вспомнил про направление свое в лечебницу, я его с месяц назад у врача получил. Обратно же, если сам приходишь в эту больницу – по больничному сто процентов платят, а если на принудиловку сюда отправят – ни копеечки тебе не полагается. Ну, я и пришел. Решил подкрепить свой ослабленный организм…

– И пронесли с собой пузырек с соляной кислотой на всякий случай? -спросил я сочувственно.

– Оговорила меня врачиха – я ей правду-матку в глаза режу, а кому ее приятно слушать! Вот она и решила от меня таким способом отделаться…

Лаврова с иронической ухмылкой сказала ему:

– Сначала, Обольников, вы резали правду-матку в разговорах с доктором Константиновой, потом вы ее резали на допросах и сейчас ее режете. По-моему, вы уже ее совсем зарезали…

Он махнул рукой – чего с вами говорить!

– Так что, отпустят меня сейчас? – спросил-потребовал он.

– Нет, – сказал я,

– Это как это – нет? – сказал он сердито