Визит к Минотавру

Комов плюхнулся на стул, ошарашенно переводя взгляд с меня на Севастьянова, который, сочувственно качая головой, сказал:

– Вот они, рубли-копеечки. У вас срок исполнения заказов две недели, а приятелю-то без квитанции, наверное, к завтрему обещали маг подготовить?

– Ну так что, Комов, будем вспоминать? – спросил я. – Вы вон собирались за приятеля деньги даже в кассу внести, неужто вспомнить о нем нечего?

Комов сглотнул слюну, у него, видно, сразу во рту пересохло.

– Предлагаю вам, Комов, дать официальные показания о том, как у вас оказался этот магнитофон, – сказал я. – Учтите – это допрос с записью в протокол, и я предупреждаю вас об уголовной ответственности за дачу ложных показаний. И если вы снова начнете нам врать – смотрите!

Комова наконец прорвало:

– Да я… Да я… Если бы я знал… Я ведь ни сном, ни духом… Хотел подкалымить синенькую, было дело… Ну, думаю, подгорел маленько на бесквитанционке… Не удалось левака сомнуть… Но ворованный?! Я, ей-богу, этого знать не знал…

– Ну, вот теперь знаете, – успокоительно сказал Севастьянов. – И, как говорится, с чистой совестью – на волю…

Комов и впрямь успокоился, потому что он недовольно покосился на Севастьянова.

– Это вы бросьте, я еще, слава богу, не в колонии, чтобы такие лозунги читать. И быть там не собираюсь…

– Вот это хорошо! – проникновенно, с чувством сказал Севастьянов. -Так, значит, как дело было?..

– Вчера принесли эту машину два пацана лет по семнадцать, лохматые такие, нестриженые, под битлов работают. Посмотрел я, говорю – обмотку менять надо, на завод отправим, недельки через две будет готов. А им, видно, невтерпеж танцы свои дикие под него сплясать, они привязались ко мне -нельзя ли побыстрей? Ну, я и этого, значит, того, после работы решил подзадержаться, перемотать им крутилку. За пятерик сговорились – завтра должны прийти забрать. Откуда мне знать, что они его уперли?

– Когда придут битлы-то? – спросил Севастьянов.

– К завтрашнему утру договорились.

Мы посмотрели с Севастьяновым друг на друга, и в глазах его я прочитал мучивший меня вопрос: что теперь делать с Комовым? Оставлять его здесь было нельзя.

– Ох, Комов, Комов, – тяжело вздохнул Севастьянов.

– Чего – Комов? – сказал он угрюмо.

– Вдруг вы снова с нами шутки шутите? А? – взглянул Севастьянов, прижмуривая на приемщика зеленый, в рыжих крапинках глаз.

– Да зачем мне теперь-то врать? – сказал с сердцем Комов.

– Это не вопрос, – сказал я. – Врать вообще некрасиво и по-своему даже невыгодно. А ведь случается еще изредка – врут люди. Бывает…

– Как говорится, мрачное наследие в нашем сознании, – сказал Севастьянов. – Я вот с полчаса назад столкнулся с таким пережитком.

– Так я же не знал, – беспомощно промямлил Комов.

– Что вы не знали? – невозмутимо спросил Севастьянов. – Что врать нельзя? Этому детей в яслях учат.

Комов промолчал. Севастьянов незаметно постучал себя в грудь и покивал головой. Ну, спасибо, Севастьянов, сочтемся службой.

– Вы с кем дома живете? – спросил я Комова.

– Один. А что?

– Так, ничего. Сегодня товарищ Севастьянов будет у вас приемщиком-дублером, до закрытия мастерской. Комов пожал плечами:

– Мне-то что? Пожалуйста, хоть до конца года.

– До конца года много. Но вот после закрытия мастерской я вас попрошу отсюда не уходить.

– А как же? – удивился Комов.

– А так же. Придется вам здесь переночевать. А чтобы не было скучно, вам составит компанию товарищ Севастьянов. И еще два наших товарища подъедут. Понятно?

– Понятно, – процедил Комов. – Это что же, арест считается?

– Нет. Это считается засада, – негромко сказал Севастьянов.

Я открыл дверь и услышал, как Обольников говорит Лавровой:

– Ну, конечно, кому свинья нужна, у того в ушах все время хрюканье…

Лаврова спокойно сказала:

– Естественно, каждому свое. Вот вы, например, в квартире у Полякова жар-птицу искали… Он махнул рукой.

– Да-а, чего там, сейчас уж правды все равно не докажешь… Лаврова, задумчиво глядя на него, предположила:

– Слушайте, Обольников, может быть, у вас действительно… того, -она покрутила пальцем у виска, – не все дома? Ведь вас с такой пинией защиты обязательно осудят на всю катушку. Вы пытаетесь отрицать совершенно очевидные для всех вещи…

Обольников затравленно посмотрел на меня, будто искал поддержки, хрипло сказал:

– Попить можно?

– Можно.

Придерживая одной рукой штаны, он налил из графина стакан воды, жадно припал к нему, кадык камнем запрыгал по горлу. Стакан он держал фасонно -не как-нибудь. Тремя пальцами – большим, указательным и средним – он держал стакан, безымянный был слегка отодвинут, а мизинец уж совсем был отведен в сторону, этакой птичкой-галочкой торчал его сухой палец. И, глядя на эту нелепо растопыренную кисть, я почувствовал, как в мозгу бьется, дергается, старается вырваться наружу, но не может сформироваться, принять форму не то какое-то воспоминание, или мысль, или догадка, не знаю. Но что-то застучало, мучительно захлопотало в мозгу и, не найдя лазейки, так и угас этот импульс. И вспомнил я о нем не скоро…

Обольникова увели. Лаврова сказала:

– Завтра он признается. Я усмехнулся:

– В чем причина такого светлого оптимизма?