Визит к Минотавру

– Так, как бы я вас ни называл, вы мне все равно гражданка начальник. Теперь, когда я безвинно обвиновачен, мне всяк пес на улице начальник. А уж вы-то, гражданка инспектор, тем более…

Я сел за свой стол и стал слушать их разговор. Меня заинтересовало -стелиться будет Обольников или нагличать, ведь другой манеры, поведения я у него не мог предвидеть.

– Надсмеялась надо мной судьба на старости лет, – рассуждал Обольников. – Взрастил детей, семью воспитал, и от них же теперь позор и муку принимаю…

– Тоже мне король Лир отыскался, – усмехнулась Лаврова.– Скажите, какой смысл вашей жене клеветать на вас?

Обольников подумал не спеша, воздел палец, сухой, маленький, злой, и сказал значительно:

– А как же – молчать я, что ли, буду? Конечно, скажу. У вас скажу и во власти превеликие добьюсь со словом правды, коли здесь меня услышать не захотят…

– Захотят, – успокоила его Лаврова. – Говорите, мы слушаем вас.

– Так слушаете с неохотой большой и неверием в слова пострадавшего человека! А ведь вы правду насквозь – на три вершка вглубь должны видеть и бороться за нее, невзирая ни на что – чины там у других и звания или только мозоли да стенания! Он ведь вас чему учил? А-а? – показал Обольников через плечо на большой портрет Дзержинского, висевший над моим столом.

Я даже рот открыл от изумления. Лаврова взбеленилась:

– Вы нас не учите, за что нам бороться! Ишь, педагог нашелся! Вы на мои вопросы отвечайте! Страстотерпец какой, правдолюб из вытрезвителя!

Обольников испугался и, как жук, мгновенно задрал лапки вверх:

– А я разве что? Чего я сказал? Я на любой вопрос отвечать готовный.

– Я спрашивала, почему вы отрицаете правдивость показаний вашей жены!

– Как же не отрицать? – быстро сказал Обольников.-Человек она плохой, в тюрьму меня упечь хочет.

– Вот теперь все понятно, – спокойно сказала Лаврова. – Она человек плохой, а вы хороший. Поэтому она хочет вас упечь в тюрьму?

– Поэтому, поэтому, – согласился Обольников, и по тому, как он вдруг оживился, я понял, что ему пришла в голову толковая идея. – Еще у нее главный расчет от меня избавиться по аморалке…

– Чего-чего? – переспросила удивленно Лаврова.

– Хахаль у нее есть, любовник значит…

– У кого? – не поняла Лаврова.

– У супружницы моей разлюбезной! У кого же еще! Меня в тюрьму, его -в дом, в постелю мою неостывшую… – он выжидательно помолчал, глядя на нас с интересом и оценивая результаты предпринятого демарша.

А мы молчали. Я-то таких типов уже навидался, а Лаврова от встреч с ними начинала сильно волноваться. На лице ее была написана такая брезгливость и такая мука, будто ее заставили держать голыми руками крысу.

– Эт… это… – от волнения она стала заикаться, и я понял, что мне пора вмешаться.

– Одну минуточку, инспектор Лаврова, – остановил я ее. – Вот смотрю я на вас, Обольников, и думаю, что это неправильно, когда закон и наша мораль начисто исключают возможность телесных наказаний. Вас надо сечь. Не бить, а именно сечь. Розгами солеными. Только страх перед близкой поркой может вас некоторое время удерживать от негодяйских поступков…

Обольников вскочил, дернул себя за ворот, дернул аккуратно, чтобы не оторвать пуговицу – в камере-то прохладно, крикнул со слезой:

– Бейте! Дойдут мои слезные просьбы до властей справедливых! Не поздоровится вам за угрозы побойные! Вам это битье еще боком выйдет!..

– Сядьте, Обольников, – сказал я тихо. – Вы неэкономно расходуете силы. Поберегите этот заряд для жалоб. И напишите там так же, это будет чистая правда: я с удовольствием выпорол бы вас собственноручно. И сек бы до тех пор, пока не услышал в ваших воплях глас искреннего раскаяния. Ей-богу, нельзя жить таким оголтелым негодяем.

– И за оскорбления моей личности тоже ответите! – крикнул снова Обольников, тонко, с бессильной злой хрипотцой.

Зазвонил телефон. Я снял трубку – вызывали из дежурной части. Обольников что-то говорил, размахивая руками, но я не слышал его, будто оглох от орудийного разрыва.

В радиомастерской на станции Немчиновка обнаружили магнитофон, украденный из квартиры Полякова…

На стеклянной двери радиомастерской висела табличка: «Закрыто на учет». Мы вошли, и я увидел, что инспектор 4-го отдела УБХСС Севастьянов, сидя верхом на стуле, ведет неторопливую беседу с приемщиком.

Приемщик, юркий, веселый парень, ухмылялся. И Севастьянов тоже благодушествовал. Только бутылочки с закуской не хватало им – такая у них протекала душевная дружеская беседа, так все было непринужденно, спокойно, разбавлено юмором и беззаботностью. Но бутылочки не было, а стоял вместо нее на столе портативный кассетный магнитофон, и надо прямо сказать, что приемщику сильно не повезло, когда он попал в мягкие объятия Севастьянова. Года три назад мы совместно раскручивали дело об убийстве председателя артели, совершенно запутавшегося в грязных махинациях, и должен заметить, что хватка у Севастьянова просто бульдожья – мягко так, ласково, с шуточками и прибаутками он так прижал тех жуликов, что они вынуждены были в конце концов признаться во всем.

Увидев меня, Севастьянов сказал:

– А-а, вот и главный наш прибыл!