Византийские исихастские тексты

Следует отметить и вторую, гораздо более важную и вполне очевидную линию, про слеживающуюся в творениях Иоанна Карпафийского, — а именно влияние монашеской традиции, близкой к пятериковым кругам. Уже сам жанр «глав»[211] — столь популярных в поздней Византии — связан, по-видимому, как с античной (преимущественно стоической) литературой[212], так и с изречениями («апофтегмами») египетских монахов. С первой их роднит афористичность, порой вызывающая трудности интерпретации[213], и философско-этическая направленность; со вторыми — жизненно-аскетический и духовный план. Иоанн Карпафийский, несомненно, знаком с монастырским уставом и обычаями (ср. II, 63–66; 84), да и вряд ли монахи из Индии стали бы специально обращаться за тридевять земель к человеку, не обладающему глубоким знанием монашеской жизни. Однако некоторые нюансы говорят о непосредственных влияниях именно пятериковой традиции, в недрах которой начало развиваться учение о непрестанной молитве (см. II, 113 с примеч. 131). Отсутствие некоторых «технических» черт, характерных для более поздних святоотеческих наставлений о постоянной молитве, начинающих прослеживаться у Диадоха Фотикийского и в основном формулируемых уже у св. Иоанна Синайского, опять-таки отсылает нас скорее к V в.

Итак, наиболее вероятный промежуток времени, в который мог жить св. Иоанн Карпафийский, — это V-VII вв. В пользу VII в. говорит отождествление автора, называемого епископом в некоторых рукописных написаниях, с участником Шестого Вселенского Собора и, быть может, наличие арабского перевода первой сотницы, а в пользу V в. — все другие соображения. Дальнейшее изучение сотниц и вполне вероятное открытие каких-то цитат или аллюзий из христианской литературы, оставшихся пока неатрибуированными (ср., напр., I, 49) или незамеченными, возможно, позволит с большей определённостью ответить на поставленный вопрос. Так, Д. Краусмюллер, сравнив обе сотницы с Пандектами (CPG 7843) (нач. VII в.), определил верхний предел жизни Иоанна Карпафийского не позднее VI в. Вывод учёного о нижней границе, базирующийся на полемике против учения о вечности мира (которая, будто бы, не могла возникнуть ранее 500 г.), вызывает сомнения.

На основании внутренних данных обеих сотниц можно сделать два предположения об авторе, отвечающие обеим только что отмеченным «красным нитям» его сочинений.

Во-первых, вряд ли может вызывать сомнение знакомство прп. Иоанна Карпафийского с внешними науками, прежде всего — философией. Об этом свидетельствуют доводы, приведённые выше, а также рассказы в I, 25–26, 48, которые могли быть почерпнуты из сочинений вроде Рассказов о животных Элиана или Шестоднева свт. Василия Великого (уточнение источников требует дополнительной работы). Количество так называемых hapax legomena (слов, встречающихся только у этого автора, не считая неологизмов) для второй сотницы довольно велико: на 769 строк по изданию Д. Бальфура приходится семь hapax’ов. Для сравнения: в гомилии О Пасхе свт. Мелитона Сардского приблизительно такого же объёма — максимум два лексических и один синтаксический hapax’ы и три неологизма, а во всем первом типе Макариевского корпуса (который превосходит вторую сотницу где-то в двадцать раз) я насчитал четырнадцать hapax’ов. Наконец, сам автор косвенно признается в полученом образовании в I, 13: … εἰς ἐπιθυμίαν ἡμᾶς ἐμβάλλει τῶν ἑλληνικῶν λόγων, ἀφ΄ ὧν καὶ ἀπέστημεν.

Во-вторых, главы I, 31–32 (не говоря уже о самом духовном опыте, запечатлённом в сотницах) как будто намекают на то, что автор был не просто монахом, но и, скорее всего, настоятелем монастыря. На монашеское общежитие указывают и нередкие слова о братских собраниях (напр., I, 59). Таким образом, жизненный путь св. Иоанна Карпафийского можно в какой-то мере сопоставить с биографией великих каппадокийцев или Евагрия.

* * *