Византийские исихастские тексты

Поэтому нетверд [бывает человек], и некоторым образом недостает ему чистого сердца, поистине мало способного к колебанию, пока ум его не будет поглощен сколько-нибудь в простом и единящем созерцании Бога. Ибо так же, как естественно следует за плотским чувством порыв и стремление к чувственным предметам (разумеется, что не могло бы возникнуть желания к чему-либо, вовсе не виданному или не познанному так или иначе), таким же образом, хотя любовь есть предмет духовный и по природе сообщница уму в умопостижении, однако, даже несмотря на это, нелегко убедить [человека] в любви, которую он узрел лишь каким-то душевным чувством, но еще не духовным. Но даже если кажется, что достиг он любви, поистине весьма слаба и немощна его любовь, как будто лишь по слуху и издали, не видя, но лишь по простой чувственной страсти, свойственной чувственному, устремился он [к ней]. Ведь стремление его неясно и, так сказать, удоборассеиваемо пред достижением чувственного, ибо всякое вожделение чего-либо чувственного происходит через чувство, а не через что другое; и всякая любовь к умопостигаемому по средству созерцания и предводительства ума равно направлена на умопостигаемое. И если бы не стал ум при подобающем предводительстве проводником[1816] любви, то не только нелепой и темной, но и вовсе никакой справедливо было бы назвать такую любовь, а скорее, что даже и призраком любви, а если <всё-таки> любовью, то какой-то несовершенной и немощной.

Ибо как новорожденный младенец, хотя и человек по природе, не может, пожалуй, называться просто человеком по несовершенству своему; так же — и даже в гораздо большей степени — состояние беспристрастности может привести в движение расположенность к любви и все то, о чем я только что сказал, но при этом нечто неустойчивое по природе заложено в душе, так что часто она из-за ничтожных причин переменяется, прежде чем достигнет посредством умного света созерцания в Боге и возможного [с Ним] единения. Тогда обретёт ум в любви, я бы сказал, крепкие корни, и равно любовь могла бы достигнуть, насколько дано ей, совершенства, когда и созерцающий божественную красоту озарится божественными лучами или, насколько можно выразить словами, просияет, видя сущее на самом деле иначе, нежели прежде, и себя самого мысля другим ведением. И обо всем сродственном и о всякой твари будет иметь он проясненное суждение, которого прежде не имел, до того, как узрел Творца всякой твари в светлейших сияниях созерцаний.

16. <Заключение>

Каждый из богомудрых [мужей] превосходно знает это всеобъемлющее, простое и безвидное, таинственное созерцание Бога и главу самой любви — кормилицы ангелов и духовного утешения, явное знамение жительства Бога в [нашей] душе, «искоренительницы (ἐκριζωτρίας) каких бы то ни было страстей, насадительницы (φυτευτρίας) всяческих добродетелей»[1817], охранительницы и усовершительницы всех человеческих благ и доброт, всяческое восхваление которой бессильно, ибо Бог есть любовь[1818].

Святые и боговодимые [мужи] весьма хорошо познали, как сказано, созерцание её, сотворив её безупречным оком всех своих деяний, угодных Богу, и делали попечение о ней целью всех своих устремлений в безмолвии — очевидно, что не без Духа, двигавшего их сердечно и сущностно (ἐνυποστάτως) ясным духовным восприятием (αἰσθήσει ἐναργεῖ νοερᾷ). Ибо до действия Духа (ἐνεργείας πνευματικῆς) совершенно ненадежно напрягать ум в созерцании, чтобы не учинил нам сатана, стремясь ввести нас в заблуждение, вместо света мрак, а вместо спасения гибель. Ибо всему свой срок[1819], и добродетель (τὸ καλόν), которая не смотрит на сроки, многих погубила. Пусть Бог, изобильный податель благ, воздаст нам должное по своей благодати. <Аминь>.

Приложение О. А. Родионов. Рукописная традиция трактата Каллиста Ангеликуда О божественном единении