Ратуша не была ни центром, ни сердцем, ни смыслом, ни строением, ни иллюзией. Чудовище, засевшее внутри, не было ни живым, ни мертвым. Оно не было свободой, но его можно было описать, оперируя идеей свободы; оно не было страхом, но его можно было понять, только освободившись от страха — хотя бы на несколько секунд.
Сашку рвануло вверх, как парашютиста под раскрывающимся куполом. Она забилась в воздухе, раскинула руки и поняла, что больше не падает, а летит.
«На глиссаде».
Впервые за все ее попытки выполнить задание Стерха, впервые за все полеты-падения над красным городом Сашка увидела свою тень на брусчатке — похожую не на парящую птицу, а на стрекозу с непропорционально огромными, замершими крыльями. Сашка почувствовала их на спине — одеревеневшие, сведенные судорогой, неподвижные, непослушные. Тем не менее она летела, кругами, по спирали, оставляя флюгер то справа, то слева, а потом и вовсе потеряв его из виду. Воздух казался колючим и жестким, будто застывшая строительная пена.
Сашка видела глаза того, кто смотрел на нее изнутри, сквозь стены. Очень знакомый, оценивающий, изучающий взгляд; Сашка поняла, что улыбается, и сама испугалась этой улыбки.
Ее ноги коснулись брусчатки перед ратушей. Крылья дернулись и обвисли.
Ратуша раскрылась, как цветок, и то, что сидело внутри, выбралось на площадь. Сашка встретилась с чудовищем глазами — и не отвела взгляд.
Дрогнул красный воздух. То, что сидело в башне, двинулось вперед, перетекая, словно нефтяное пятно. Сашку окутало, будто смрадом, грамматически точным осознанием того, что смерть неотвратима и мучительна.
— Сам сдохни! — рявкнула Сашка. — Лопни, говнюк!
Брусчатка под ее ногами размякла студнем и погрузила Сашкины ноги — по щиколотки. Сашка задергалась, пытаясь вырваться, развернула стрекозиные крылья, попыталась взлететь и поняла, что намертво приклеена к месту.
Чудовище двигалось теперь нарочито медленно, переливаясь в пространстве, сантиметр за сантиметром: оно намеревалось неторопливо, осознанно употребить свою жертву и выбирало один из миллиона мучительных способов, а может быть, хотело применить их все разом. Сашка зарычала, не сводя взгляда с неподвижных, стерильно-безжалостных глаз над собой.
«Принимай».
Сказано было без слов. Вне речи и, вероятно, вне великой Речи тоже — это был приказ, как он есть, голая идея приказа.
— Да пошел ты, — прохрипела Сашка.
Чудовище одним рывком преодолело разделяющее их расстояние и накрыло Сашку, присваивая, делая частью себя. Последним светом, который она увидела, был блик на маленьком зеркале в руках Стерха; судьба, рок, предопределение, необходимость, принуждение, закон. Сашка поняла, что может в этот момент реализовать свою свободу, только выразив ее через то, что свободой не является.
«Я изгоняю, отказываюсь, отвергаю… я люблю…»
Упала шариковая ручка на ламинированный пол. Этот звук щелкнул по угасающему сознанию, будто молоточком по колену — ручка прыгала с пластмассовым звоном, материальная, из отдела канцтоваров, с наполовину исписанным стержнем — а может быть, и вовсе исписанным. Тогда, уже почти сожранная чудовищем из башни, Сашка протянула трясущуюся руку, поймала и сдавила пальцами гладкий пластиковый корпус, и шариковая ручка, кажется, обрела собственную волю. Ручка писала кровью, из-под стержня вырывалось нечто среднее между текстом и воплем, и зубчатой синусоидой на экране медицинского прибора, это был конвейер, транспортер, сбрасывающий символы из одной реальности в другую…
Сашка открыла глаза. Она сидела в своей комнате в общаге, планшет валялся на полу, но футляр и защитное стекло сохранили его в целости.
Стержень ручки сточился, как карандашный грифель. Тетрадь «работы над ошибками» была исписана до последнего листа, убористо и плотно, рыжим и красным цветом. Нагромождение символов, абракадабра — как если бы Сашка воспроизводила от руки текстовой модуль.
«Ты Пароль — ключевое слово, открывающее новую информационную структуру. Макроструктуру. Понимаешь, что это значит?»
Там, на экзамене, они пытались остановить ее. Она вырвалась из-под чужой власти, чтобы прозвучать и открыть новый мир без страха…
…И ошиблась. Она стала Паролем «Не бойся», но формулировка через отрицание приводит к искажению смысла.
Свойство самолетов — падать.
Она успела перечитать тетрадку дважды или трижды, начиная от самых первых записей:
Дальше шли повторяющиеся слова, бессвязные жалобы и, наконец, длинный фрагмент текстового модуля, выписанный от руки. Читая его в первый раз, Сашка ослепла на несколько минут, но, когда туман перед глазами разошелся, возобновила попытки. Из гремящей абракадабры явился текст, не очень ясный, но вполне подвластный осмыслению: «Ты Пароль — ключевое слово…»
Стук в дверь заставил ее вздрогнуть.
— Я сплю, — сказала она и поразилась, каким чужим сделался голос.