Вишневый омут

Молодая республика заковывалась в броню. Из всех прочих преимуществ она располагала одним, может быть, для тех лет и в тех исторических условиях едва ли не самым важным преимуществом перед другими странами: ей не на кого было надеяться, она все должна была добывать сама и делать своими руками. Для броневого щита перед превратностями суровой к ней судьбы нужен был металл, нужен до зарезу.

Слышите, плач о металле
Льется по нашей стране:
«Стали побольше бы, стали,
Меди, железа вдвойне!»

Незамысловатое это стихотворение стало вдруг хрестоматийным. Все затонские комсомольцы и школьники знали его наизусть, а потому весть о снятии колоколов с трех церквей Савкина Затона нисколько не удивила их. Мужики тоже встретили ее сравнительно спокойно. Наиболее рассудительные и грамотные говорили:

— Петр Великий сымал колокола, когда надо было.

Бабы, однако, всполошились. Собирались по домам, на улицах, у колодцев — бабьи крики заглушали все остальные звуки на селе, в те дни многие из них забывали даже подоить коров, протопить печь.

— Антихристы, до колоколов добрались!

— Нехристь, безбожники!

— А слыхали: Митька, вишь, Кручинин будет сымать колокола?

— Этот разбойник сымет и голову!

— Марфа, сука, народила щенков на нашу голову. Старшой-то, говорят, тем же занялся в Саратове, что и этот…

— Да еще Кирюшка с Ленькой Зыбановы…

— Голь разнесчастная!

— Что же будет теперя, господи?!

— Конец свету.

— Как в Святом Писании сказано: «Сядут люди на железных коней, по небу полетят железные птицы…»

— Они уже примчались, железные те кони. Трахтурами, не то фырзонами, не то фармазонами зовутся…

— Фармазоны и есть. Сама недавно видала в Коллективе. Трещит, нечистая сила, а глазюки у него огненные, из железной ноздри дым валит, вонища — не продохнешь!

— А третьего дни ероплан пролетал.

— Вот те и железная птица!

— Теперь жди Страшного суда…

— Бабы, не дадим сымать колокола!

— Не дадим!

— Не дадим!

Через два дня в полночь над православной церковью набатно ударили колокола. Иван Мороз, раскорячившись, одной ногой нажимая на доску, соединенную веревкой с тяжелым языком большого колокола, а другою дергая за веревки, связанные в пучок и расходящиеся к трем средним колоколам, а руками вызванивая трель крохотными колокольчиками, был похож сейчас на пляшущего дьявола — дал полную волю своему искусству старого, опытного звонаря. От басового рева большого колокола, от баритонного вопля средних, от заливистого, захлебывающегося тенора маленьких колокольчиков Мороз пьянел, глаза его горели сатанинским огнем, губы перекосились в безумной, какой-то торжествующей ярости, редкая черная борода распушилась от сквозняка, разгуливавшего по колокольне. Вспугнутые галки и голуби носились в воздухе, усиливая ощущение тревоги, сумятицы.

Иван Мороз неистовствовал, ничего не видя и не слыша вокруг себя, кроме медноголосого рева и вопля колоколов, — и так до самого рассвета, пока взобравшиеся на колокольню Митька Кручинин и братья Зыбановы не связали его и не толкнули в темницу, на вершок устланную сухим голубиным пометом. Внизу, в ограде, столпились женщины. Они кричали, грозили комсомольцам расправой и наконец по чьей-то команде подхватили с одного конца привезенный из Баланды еще с вечера канат и поволокли его по улице к Ужиному мосту, а от Ужиного моста — к Вишневому омуту, где к тому времени уже была готова прорубь.

Митька Кручинин, Кирилл и Алексей Зыбановы, а также присоединившиеся к ним по пути Иван Харламов и Михаил Зенков подбежали к Вишневому омуту в ту минуту, когда толстый канат, как огромный удав, подталкиваемый десятками рук, медленно уползал под лед. Комсомольцы успели ухватиться за один конец каната, но на них тотчас же навалилась толпа разъяренных женщин и, избивая, стала теснить к курящейся холодным паром воде.

— Бей их, бабы, колоти проклятых! — скомандовала здоровенная старуха по прозвищу Катька Дубовка. По круглому рябому лицу ее струился, несмотря на мороз, обильный пот — умаялась, сердешная! — Под лед антихристов!

— Бог не осудит!

— Что там — бей!

— Тащи к проруби!

Иван Харламов успел выстрелить из нагана в воздух. Женщины вырвали револьвер из его рук, кинули в прорубь, в один миг в кровь разбили Ивану лицо. Митька Кручинин, ухватившись за полу чьей-то бабьей шубы, уже по грудь был в воде. Женщины, плюя ему в лицо и страшно, по-мужски ругаясь, били по рукам, топтали их подошвами валяных сапог, норовя оторвать от шубы.

— Бабы-ы-ы-ы, караул! Он меня за собой в прорубь тянет! Ка-ра-улл!!! — взвыла Катька Дубовка.

— Дуры… Что вы делаете?.. Ведь отвечать придется, — хрипел Митька. На широкоскулом лице его металась растерянная улыбка, а черные глаза налились кровью. — Ответите, дуры…

— Он еще грозит! А ну, бабы!..