Вишневый омут

За длинным столом зашевелились, зашмыгали носами женщины: Олимпиада Григорьевна, Авдотья Тихоновна, Дарьюшка и Феня — понесли к глазам своим углы платков.

Фрося между тем допевала — опять тихо, еле слышно. И мнилось, что ручей, разлившийся в быструю реку, снова сузился, спрятался, пропал, сгинул под тем белым камушком, из-под которого вытек:

Когда дети мои
Спать улягутся…
А соседи мои
Успокоются.

Она замолчала, трудно, прерывисто дыша. Лицо было бледным. Глядела на потупившегося мужа прежними виноватыми, робкими и покорными глазами, чувствуя себя теперь совершенно беззащитною перед ним. Но вдруг губы ее поджались, лицо сделалось неприятно-решительным, она как-то выпрямилась вся и, глядя на Николая косым, мстительным взглядом, запела надрывно, вызывающе:

Тятька, тятька, тятька родный,
Зачем замуж меня отдал
Не за ровню, не за пару?
Я любить его не стану.

Мишка смотрел на мать испуганными глазами, и ему было мучительно стыдно за нее — что-то непристойное, грешное было в ее пьяном, перекошенном в отчаянной ярости лице и вместе с тем что-то жалкое, унижающее ее же в этом трусливом протесте, и он, спрыгнув с кровати, кинулся ей на шею и, целуя и зажимая ей рот, просил:

— Мама… мам, не надо!..

Николай Михайлович, взъерошенный, уже подходил к ней с кулаками и кричал:

— Атставить!

Федор Гаврилович преградил ему путь, сказал спокойно:

— Ты что, сдурел?

Но вечером, когда гости разошлись, а дочь и сыновья убежали в нардом, Николай Михайлович все-таки избил жену — бил долго и умело, чтобы и не убить до смерти, но чтобы навсегда запомнила.

Так началась жизнь в новом доме.

Так-то закончился для Фроси и этот ее бунт.

Беды не любят ходить в дом поодиночке: пришла одна, за нею жди другую.

Ровно через неделю после новоселья Николай Михайлович и все дети заболели брюшным тифом. Фрося оказалась единственным человеком, которого не свалил тиф.

Едва оправившись от мужниных побоев, она принялась ухаживать и за самим Николаем Михайловичем, и за детьми. Помимо того, ей одной приходилось вести все хозяйство. А оно было не такое уж малое: обещанные на горькой ее свадьбе дары — «на шильце, на мыльце» — были наконец приведены на новое их подворье. Телка-полуторница пригнана от Михаила Аверьяновича. Появились и овцы. В подпечке захрюкал поросенок, принесенный в мешке Карпушкой. Очевидцы уверяли, что Карпушка тащил его через все село, сделав немалый крюк, и нарочно тормошил, встряхивал мешок, чтобы поросенок погромче визжал. Каждому встречному и поперечному подолгу, со всеми подробностями объяснял, где, за какую цену приобрел и куда несет это крикливое сокровище. При этом цена, конечно, была им увеличена в три раза против той, за которую «огоревал» он на баландинском базаре крохотного и тщедушного недоноска хрячка. Не появились на Фросином дворе лишь те десять курочек-молодок, что посулил Иван Мороз, на словах явивший небывалую щедрость. Когда Фрося во время новоселья напомнила ему о злополучных пеструшках, Иван изобразил на своем лице вполне искреннее удивление:

— А разве я их не принес?

— Нет.

— Ай-ай-ай! Забыл, вот те крест, забыл! Завтра же и принесу. Готовь курятник!

Курятник Фрося приготовила, но кур Мороз не притащил ни завтра, ни послезавтра, ни через неделю, хотя после новоселья чуть ли не каждое утро приходил к свояченице опохмелиться.

Фросе помогал один лишь свекор, которому с уходом младшей невестки как-то не сиделось дома. Вскоре он привез саженцы яблонь, вишен, смородины, малины, крыжовника, и вместе с Фросей они посадили небольшой сад.

— Дом без сада не дом, а скучная казарма, — сказал при этом Михаил Аверьянович. — В древности люди говорили: коли в дом больного пришли яблоки, доктор может уйти. Вот оно какое дело!..

Фрося не знала о мудром изречении древних, но она хорошо помнила одну из бесчисленных поговорок своего отца: «Яблоко в роток — хворь за порог». Свекор же заставил ее и всех в семье Харламовых уверовать в магически целительную силу садовых плодов. Потому-то она и поила мужа и детей то калиновым соком, то терновым взваром — компотом, кормила с чайной ложечки вишневым, черносмородинным и яблочным вареньем, приготовленным на пчелином меду.

Рядом с Фросей не было докторов. Но зато пришел на помощь сад. Кроветворящая, врачующая влага, добытая им из земли, словно сказочная живая вода, вступила в жестокую схватку со смертью — и смерть была побеждена. Когда кризис миновал, Фрося всем раздала по одному небольшому яблоку. Послышался хруст, в комнате запахло холодным железом, и на исхудавших, бледных лицах впервые появились слабые, робкие еще улыбки. А от кровати, на которой лежал Николай Михайлович, до Фроси донеслось отчетливо:

— Прости меня, мать…

13