Я к тебе подойду —закулёманной по-декабрьски,Не заметив,как что-то в гортанискрутилось в жгут.Мы срастёмся взглядами,и наготою дикарскоюЗлые мысли мои – одеянья твоих сожгут,В голове у меня теснясь,приливая к стёкламНезашторенных глази беснуясьогня рыжéй…Так тебе станет жутко —как толькопередкостёлом,Под прицелом его немигающих витражей.Я в тебя эти мысли выдохну —в звук облачёнными:Пара слов будет паром в немо-морозистой мгле,И его ты выпьешь своими зрачками чёрными —И в твоей голове слова разжужжатся пчёламиНад нагими телами, измаранными в золе!..Над нагими тушами мыслей твоих, чьи одежды —Тот спасительный мост, что бывает однажды сожжён.И завоешь ты сам.На Луну.Где, мол, счастье? Где же?..Но онане моргнёт,тоже будучивитражом.
«Счастье в ту пору видели только мельком…»
Счастье в ту пору видели только мельком —Хоть и солёным, большим, как удар хлыста, —Мы, не привыкшие к импортным карамелькам.Блéдны да тóнки – не люди, а береста! —Были ещё старики – по кошачьим меркам,В сумме едва-едва пережив Христа:Было нам по семнадцать и не по силамПрятать своё «вдвоём» по чужим углам.В венах моих горел океан керосином:Был ты ему и «Титаник»”, и Магеллан.Счастье мы видели мельком – но столь красивым,Что орали о нём до разрыва гланд —В небо орали – надтреснуто, взявшись за руки,Слитые с ним воедино – так, что прозаикиНе описали б: в подобие той мозаики,Чтоглядитиз развалинпавшейИмперии.Помнишь, орали? В ту пору казалось – пели.Помнишь: солнце тогда истекало мёдом,Еслив этомнашзаключалсякаприз.Жизнь, безусловно, театр. Но пресным мордамМы улыбаться умели из-за кулис.Выгорев, стал океан во мне морем… Мёртвым —Тем, чья пучина горестна, брег – горист.Ты же теперь – Атлантида морям ассигнаций.Только хочется, чтобы вновь – по семнадцать:Чтобы стоять друг за друга, как на Сенатской, —Под небесами, под что-то из Judas Priest;Чтобы вдвоём – хоть на сцену, хоть в лагеря…Но, не дожив до этого декабря,В каждом из насповесилсядекабрист.