Вираж бытия

Главными раздражителями оказались принятие командиров в ВКП(б) и статус «и.о.» для очень многих командиров. А вот система личных званий и знаков отличий, на удивление, нет.

Там, в прошлой жизни, он слышал, будто бы, когда вводили погоны в 1943 году в армии едва не случился бунт. Дескать, слишком сильны были негативные эмоции и воспоминания. Странное мнение. Ну да ладно. Проверять это мнение он тогда не стал, хотя и удивился. Мало ли странности в истории? Может как обычно подошли к вопросу не с того места. У нас всегда умели удивлять.

Пожив же здесь, он о том утверждении вспоминал лишь с улыбкой. Если там и был какой-то бунт, то погоны могли стать для него лишь поводом. Причем неудачным.

Вся эта «замута» с РККА без личных званий и знаков отличия была связана прежде всего с Троцким. И его «тараканами» понимания «бесклассового» общества. Как он эту идею понял, так и сделал… попытался сделать. Потому что у него ничего не получилось.

Очень скоро в войсках взвыли от его идей, ибо такой подход порождал настолько всеобъемлющий бардак и хаос, что все становилось колом. Как в тыловой жизни, так и в боевых порядках[35]. РККА ведь стремительно раздувалась[36]. И люди начали вводить знаки отличия, чтобы просто не потонуть в этом бардаке. Ибо, на уровне подсознания понимали, что «общество лишенное цветовой дифференциации штанов, обречено на вымирание». Вот с них и начали. Со штанов, образно говоря. И, несмотря на формальное отсутствие знаков отличия, плодили их себе на местах: из одежды, обуви, аксессуаров и оружия. Кто во что горазд. Именно тогда знаменитый MauserC96 и стал популярным, так как выступал нередко в роли командирского оружия.

Также сублимировались и личные звания. Формально их не было. Но фактически людьми в войсках за таковые воспринимались и использовались сокращения от наименования должностей.

Ну… так получилось.

Армейская среда просто не может существовать без «цветовой дифференциации штанов». Такова ее природа. Поэтому все члены ЦК, которые были хоть как-то связаны с армией, очень спокойно отнеслись к этому предложению. И даже благосклонно, тем более, что по этому пути и так уже начали неспешно идти, введя в 1924 знаки отличия должностей[37]. Приглашенные же военные почти единогласно высказались «ЗА» эти предложения. А вот те пункты, которые казались Фрунзе верными решениями, вызвали противоречия или даже отторжение. Однако, даже несмотря на определенную одиозность и остроту пакета, ЦК при голосовании едва его не утвердило.

«Занятно…» – подумал он, улыбнувшись своим мыслям.

И тут его взгляд выхватил лицо смутно знакомого мужчины.

Михаил Васильевич остановился.

Пригляделся.

Это был Булгаков. Тот, который Михаил Афанасьевич. Создатель романа «Мастер и Маргарита» так в свое время понравившегося Фрунзе. Понятно, в 1926 году до него было еще очень далеко. Однако писатель вот он. Нервный. Взъерошенный. Напряженный. Сидит на лавочке и напряженно что-то обсуждает с миловидной женщиной, у которой был очень уставший взгляд. Почти что-то замученный.

Нарком подошел.

– Вы позволите? – указал он на свободное место на лавочке.

Булгаков побледнел.

Михаил Васильевич был при орденах. Обоих. Красного знамени. И троица вооруженных мужчин за его спиной выглядела неприятно. Впрочем, Михаила Афанасьевича отпустило меньше чем через минуту. Он узнал наркома. Слухи же о том, что тот увлекается художественной литературой, ходили по всей Москве уже не первый месяц. Наверное, один из немногих высших руководителей Союза.

Он выдохнул и чуть нервным голосом произнес:

– Конечно-конечно, садитесь Михаил Васильевич.

– Я вас не сильно отвлек?

– Ну что вы? Мы просто коротали время за легкой беседой. – соврал Булгаков. А женщина вымученно улыбнулась.

– Прочитал я намедни ваш роман. «Белую гвардию». Понятно поначалу только первые главы из журнала «Россия». Заинтересовался. Связался с Лежневым, который Исайя Григорьевич. Поговорил. И выкупил рукопись, что вы ему передавали. Этот замечательный человек использовал ее листы для того, чтобы наклеивать на них вырезки из газет со своими статьями. Каково?

– Мерзавец… – тихо прошипел Булгаков.

– Но ничего. Главное я прочитал. Потом снова с Лежневым поговорил. И, если вам угодно, считаю нашу встречу чистой воды проведением.

– Вот как? Отчего же?

– Вы, Михаил Афанасьевич этим романом ставите себя под удар самым немилосердным образом. Ведь он по своей сути получился антисоветским. К еще не приходило ОГПУ? Если не приходило, то непременно явится.

– Намедни были. – мрачно заметил Михаил Афанасьевич, выдав причину своего дурного настроения и нервозности, как, впрочем, и дамы, оказавшейся его супругой.

– Вчера?

– Да.