Виноваты звезды

Я проснулась в отделении интенсивной терапии. Я сразу поняла, где нахожусь, потому что обстановка была не домашняя, вокруг – много разных пищащих устройств и я лежала одна. В детском отделении родителям не разрешают круглосуточно присутствовать в палате интенсивной терапии из-за риска инфекции. В коридоре слышались громкие рыдания – умер чей-то ребенок. Я нажала красную кнопку вызова.

Через несколько секунд вошла медсестра.

– Здрасьте, – произнесла я.

– Привет, Хейзел, я Элисон, твоя медсестра, – представилась она.

– Привет, Элисон-моя-медсестра, – повторила я.

На этом силы у меня закончились и снова навалилась усталость. В следующий раз я ненадолго проснулась, когда родители, плача, обцеловывали мое лицо. Я хотела их обнять, но от этого усилия сразу же все заболело, и мама с папой сказали мне, что никакой опухоли мозга нет, а головную боль вызвала низкая оксигенация, потому что легкие у меня наполнились жидкостью, целых полтора литра (!!!) откачали через трубку, у меня может побаливать в боку, куда – ох, вы только гляньте! – вставлена трубка, идущая к пластиковому пузырю, наполовину полному янтарной жидкостью, больше всего напоминающей, клянусь, папин любимый эль. Мама пообещала, что меня честно-честно отпустят домой, просто придется регулярно делать дренаж и перед сном подключаться к ИВЛ – вот как сейчас аппарат нагнетает и отсасывает воздух из моих дерьмовых легких. А в первую ночь мне сделали полное позитронное сканирование, и – ура! – новых опухолей нет, и старые не увеличились. Боль в плече тоже была вызвана недостатком кислорода – сердце работало на пределе.

– Доктор Мария утром высказалась насчет тебя очень оптимистично, – сказал папа. Мне доктор Мария нравилась – она нам не лгала, и услышать про ее оптимизм было приятно.

– Это был просто случай, Хейзел, – утешала мать. – Случай, который можно пережить.

Я кивнула. Элисон-моя-медсестра вежливо выпроводила родителей из палаты и предложила ледяной стружки. Я кивнула, она присела на краешек койки и начала кормить меня с ложечки.

– Значит, пару дней ты проспала, – начала Элисон. – Хм, что же ты пропустила… Знаменитости принимали наркотики, политики ссорились, другие знаменитости надели бикини, обнажившие несовершенство их тел. Одни команды выиграли матчи, другие проиграли. – Я улыбнулась. – Нельзя просто так от всего исчезать, Хейзел. Ты много пропускаешь.

– Еще, – попросила я, кивнув на белую пластиковую чашку в руке медсестры.

– Не надо бы, – сказала она, – но я бунтарка. – Она сунула мне в рот еще одну ложку ледяной крошки. Я пробормотала «спасибо». Спасибо, Боженька, за хороших медсестер. – Устала? – спросила Элисон. Я кивнула. – Поспи. Я постараюсь кое-кого отвлечь и дать тебе пару часов, прежде чем придут мерить тебе температуру, проверять пульс, дыхание… – Я снова сказала «спасибо» – в больнице часто благодаришь – и попыталась устроиться в кровати поудобнее. – А что же ты не спрашиваешь о своем бойфренде? – удивилась Элисон.

– У меня нет бойфренда, – ответила я.

– Но какой-то мальчик не выходит из комнаты ожидания с тех пор, как тебя привезли.

– Он хоть не видел меня в таком виде?!

– Нет, сюда можно только родственникам.

Я кивнула и забылась неглубоким сном.

Только через шесть дней меня отпустили домой, шесть дней ничегонеделания, разглядывания акустической потолочной плитки, просмотра телевизора, сна, боли и желания, чтобы время шло быстрее. Огастуса я не видела, только родителей. Волосы у меня сбились в птичье гнездо, своей шаркающей походкой я напоминала пациентов с деменцией, но с каждым днем чувствовала себя немного лучше. Сон борется с раком, в тысячный раз сказал мой лечащий врач Джим, осматривая меня как-то утром в присутствии студентов-медиков.

– Тогда я просто машина для борьбы с раком, – отозвалась я.

– Правильно, Хейзел. Отдыхай и скоро поедешь домой.

Во вторник мне сказали, что в среду я поеду домой. В среду под небольшим присмотром два студента-медика вынули у меня из бока дренаж – ощущение, будто тебя закалывают в обратном направлении, – но все прошло не очень гладко, поэтому было решено оставить меня до четверга. Я начала уже думать, что стала субъектом какого-то экзистенциалистского эксперимента с постоянно отдаляемым удовольствием, когда в пятницу утром пришла доктор Мария, с минуту меня осматривала и наконец сказала, что я могу идти.

Мама открыла свою раздутую сумку, демонстрируя, что захватила мне одежду, в которой я поеду домой. Вошла медсестра и сняла мой катетер. Я почувствовала себя выпущенной на свободу, хотя по-прежнему возила за собой кислородный баллон. Я потопала в ванную, приняла первый за неделю душ, оделась и так устала от всего этого, что мне пришлось прилечь и отдышаться. Мама спросила:

– Хочешь увидеть Огастуса?

– Да, пожалуй, – ответила я через минуту. Встав, я дотащилась до одного из пластиковых стульев у стены и сунула под него баллон. Сил у меня после этого не осталось.