Папа вернулся с Огастусом через несколько минут. Волосы у него были спутаны и свешивались на лоб. При виде меня он расплылся в фирменной дурацкой улыбке Огастуса Уотерса, и я невольно улыбнулась в ответ. Он присел на синий шезлонг, обитый искусственной кожей, и подался ко мне не в силах прогнать улыбку.
Мама с папой оставили нас одних, отчего мне стало неловко. Я с трудом выдерживала взгляд его глаз, хотя они были настолько хороши, что в них трудно было невозмутимо смотреть.
– Я скучал по тебе, – сказал Огастус.
Голос у меня получился совсем писклявый:
– Спасибо, что не пытался меня увидеть, когда я выглядела как черт-те что.
– Честно говоря, ты и сейчас ужасно выглядишь.
Я засмеялась:
– Я тоже по тебе соскучилась. Просто не хотела, чтобы ты видел… все это. Я хотела… ладно, не важно. Не всегда же получаешь желаемое.
– Неужели? – удивился он. – А я-то думал, что мир – это фабрика по исполнению желаний!
– А вот, оказывается, не так, – возразила я. Огастус сидел такой красивый… Он потянулся к моей руке, но я покачала головой.
– Нет, – тихо произнесла я. – Если мы будем встречаться, это должно быть не так.
– Ладно, – согласился он. – С фронтов желаний у меня есть хорошие и плохие сводки.
– Ладно, – выжидательно протянула я.
– Плохие новости в том, что мы не можем ехать в Амстердам, пока тебе не станет лучше. Впрочем, «Джини» обещала подождать со своими чудесами, пока ты не поправишься.
– Это хорошая новость?
– Нет, хорошая новость в том, что пока ты спала, Питер ван Хутен снова поделился с нами плодами своего блестящего ума.
Он опять потянулся к моей руке, но на этот раз сунул мне в ладонь многократно сложенный листок писчей бумаги с тисненым заголовком «Питер ван Хутен, беллетрист в отставке».
Я прочла письмо уже дома, устроившись на своей огромной пустой кровати, где никакие медицинские процедуры или деятели не могли мне помешать. Неровный, с сильным наклоном почерк ван Хутена я разбирала целую вечность.