Винг

А тут еще приходил Иегуда, садился рядом с ними, вздыхал, кряхтел, скрипел стулом, жаловался на дождь и застарелый ревматизм. Все никак не мог решить задачу, как совместить счастье, выгоду и веру.

Ноэми после этих визитов мрачнела и замыкалась. Ей было ясно, что домашние не одобряют ее любовь к христианину.

Эдварду стало жалко девушку, и однажды он, не подумав, предложил:

— Послушай, что я придумал! Может, тебе креститься? Как бы хорошо! Мы с тобой… — и замолчал, так гневно сверкнули ее черные глаза.

— Ты — это ты, потому, что у тебя есть родина и вера! — тихо сказала Ноэми. — Без них ты — никто! У меня же настоящей родины нет. Иудея делает иудеем лишь вера в Него. Мы везде чужие, всюду нам грозят страдания и смерть! Одна лишь религия отцов — щит нашего народа в испытаниях, ниспосланных Им. Без нее на свете давно бы не осталось ни одного еврея. Она, единственно, делает меня дочерью Израиля. Ты ведь не захочешь, милый, чтобы я перестала быть собой?

Эдвард опустил голову. Он сам и под страхом смерти не сменил бы религию. Сакс ощутил вдруг, что вера каждого человека есть часть его самого. Отнять ее все равно, что вырвать кусок живого мяса. И нелепости мусульманской или иудейской религии, ясные, как день, любому здравомыслящему христианину, совсем не мешают арабу молиться аллаху, а еврею — Иегове.

— Как можно верить в этого Иешуа! Разве он подлинный предвозвещенный мессия?! — в прекрасных глазах девушки стояли слезы. — Так у вас все несуразно… Бог… Человек…

— Это о Христе, о спасителе! Что она говорит?! — неприязнь к этим… пархатым… не желающим постичь всю святость, всю благодать христианства мутью поднялась со дна души Эдварда.

Внезапно он осознал:

— Ведь это Ноэми! Чистая и добрая! Это ее я, дурак, начинаю ненавидеть…

Жестокости священной войны бесконечной чередой поплыли перед его внутренним взором. И он тоже их виновник… Эдвард сам себе сделался неприятен… Что ж ему, и с Ноэми воевать, что ли?! Он вдруг понял, что больше всего на свете ему хочется мира… Да, просто жить, любить и быть любимым! И одновременно он со всей ясностью осознал — это невозможно! Как вырваться из праведной мясорубки, не утратив чести? Кто поймет труса, дезертира? Как потом жить?! И разве простит Господь отступничество от святого дела?!

Он вспомнил Тиграна. Старик так ненавидит войну! Как жаль, что он уехал, что с ним нельзя посоветоваться!

Ноэми, должно быть, догадалась по лицу о его мыслях и печально опустила голову. Сакс в отчаянии потянулся к любимой.

— Прости, не обижайся! Ах, я дурак, дурак! И зачем предложил такое? Мне-то казалось, все так просто решается, а сейчас и сам вижу, что только сделал тебе больно. Я больше не буду! — совсем по-детски закончил Эдвард.

— Ладно, хватит об этом, — девушка горько усмехнулась. — Ты ведь хотел только, чтобы у нас все было хорошо, правда?

Юношу поразило, как Ноэми чутким любящим сердцем разделила его чувства, как бережно старалась не причинить боль упреками.

— Эх! Скорее бы война заканчивалась! Поедем тогда к Тиграну. Может, он придумает, чем помочь! — пожелал Эдвард.

Они так верили во всемогущество мудрого старика, что настроение у обоих сразу поднялось.

Алан, пережидая ненастье, занимался новыми доспехами. Подогнал их Эдварду и себе точно по фигуре, чтобы не терлось, не цеплялось железо. Время от времени, иногда и в самый неподходящий, с точки зрения влюбленных, момент, гэл являлся, и, не слушая возражений, заставлял мерить панцирь, остальные элементы брони, добиваясь идеала. Укоротил кое-где ремни, юному рыцарю запас дырок на них пока был ни к чему, толстеть он не собирался. Пропитал маслом толстую кожу подбивки, чтобы не прела. Хотел ворванью, нет лучше ее, чтобы ржа не ела оружие, но благородный сэр Эдвард запретил из-за запаха. Свиного топленого жира тоже по ряду причин не предвиделось, но Бенони отыскал на складе компании маленькую амфору с розовым маслом, гэл смешал его с оливковым, и от доспехов заблагоухало, как в лавке какого-нибудь индуса, торгующего парфюмерией.

Вечерами Эдвард и Ноэми долго не зажигали лампу, тихо беседовали в темноте или молчали, слушая дыхание друг друга.

Наконец, как-то ночью дождь иссяк. Утром четвертого, предпоследнего дня отпуска солнце озарило Триполи.

За завтраком Алан предложил выехать верхом, чтобы проверить новые доспехи:

— Где-нибудь на полянке позвеним мечами. Лучше выявить недостатки снаряжения сейчас, чем потом, в бою, погибая из-за них.

Ноэми настояла, чтобы и ее взяли с собой:

— И мне интересно будет посмотреть! А верхом я езжу неплохо!

Через полчаса она появилась во дворе в костюме, причудливо соединяющем в себе мужские и женские, восточные и европейские черты. Она была просто обворожительна, когда горячила и тут же осаживала твердой рукой перед воротами свою арабскую кобылу.

— Вот так я ездила в Гранаде! — крикнула она Эдварду, и пригнувшись к гриве, вылетела со двора.